Избранное
Шрифт:
В день отречения с утра в Екатерининском зале Таврического дворца паркет еще светился зеркальным блеском, а к ночи посерел под солдатскими сапогами и валенками. Зал, в котором когда-то происходили балы петербургской знати, был скорее похож на временную казарму. К люстрам подымался сизоватый махорочный дым. Стояли винтовки в козлах. На узких диванах возле стен и на полу спали солдаты — под боком сено, под головой вещевой мешок.
А рядом со спавшими жизнь била ключом. Входные двери дворца не успевали закрываться. Приходили делегации, патрули и добровольцы конвоиры. В зале у входа расположился какой-то воинский штаб. Немолодой усатый
Очереди у булочных, лабазов и лавок не убавились, а люди верили, что мир и спокойная, сытая жизнь наступят завтра-послезавтра. В петлицах у людей красные бантики — цвет революции.
Варя купила на улице алый бумажный цветок. Продавец поздравил ее с победой. А Тимофей Карпович, забежав к ней на минутку, зло швырнул на стол смятую газету:
— Народ сражается, а львовы, милюковы, тучковы и керенские захватывают власть…
Он спешил на митинг в цирк «Модерн», оставив Варю в полном недоумении. С каким восторгом в учительской Вариной школы встретили телеграмму Керенского военному губернатору Сибири! И Варя хлопала от души в ладоши. А Тимофей Карпович недоволен. Чем плоха телеграмма Керенского?..
«Подтверждаю предписание товарища министра Чебышева о немедленном и полном освобождении членов Государственной думы Петровского, Муранова, Бадаева, Шагова и Самойлова. И возлагаю на вас обязанность под личной ответственностью обеспечить им почетное возвращение в Петроград».
Непонятно, чем недоволен Тимофей Карпович.
Вызвала оживленное обсуждение в учительской и необычная подпись под этой телеграммой:
«Член Государственной думы, министр юстиции гражданин А. Керенский».
Не о свежем ли ветре в России говорила эта подпись? С монархией покончено, ненавистный всем Николай Кровавый отставлен от царских дел, не миновать ему скамьи подсудимых. Варя не знала, что министры Временного правительства уже гадали: куда отправить из Царского Села смещенного императора. Голоса разделялись: одни предлагали в Тобольск, другие в Англию. Керенский изъявлял согласие сопровождать пленника революции до берегов Темзы.
Занятия в школе были отменены, но кое-кто из преподавателей все же пришел. Не сиделось дома и Варе. Сторожиха согрела самовар и принесла в учительскую.
Учитель физики разливал чай, Варя щипчиками колола сахар, когда во двор школы, громыхая, въехал грузовик. Учителя кинулись к окнам. С шоферского сиденья спрыгнул Яков Антонович, но в каком воинственном виде! В коричневой кожанке, грудь перекрещена пулеметными лентами, за плечом — винтовка с красной ленточкой на штыке, на матросском ремне — граната. Когда он шел по двору, по ноге била деревянная кобура маузера.
От чая Яков Антонович не отказался, раздеваться, однако, не стал, расстегнул только кожанку и снял папаху.
— Вы оттуда? — Учитель пения легко повел головой, имея, должно быть, в виду Зимний дворец.
— Позвольте, позвольте, — вмешался в разговор учитель физики, — не в анархисты ли вы записались?
Яков Антонович молчал и улыбался, поглаживая кобуру. Варя видела, что его самого распирает желание рассказать новости.
Случайно Яков Антонович попал в Таврический
Солдаты выгружали во дворе школы уголь, где-то прихваченный вместе с ценностями, а Яков Антонович восторженно перечислял вывезенные им уникальные сервизы, золотую и серебряную посуду, дарственные табакерки.
— Плясунья-то жила на царских харчах, — вдруг загадочно проговорил Яков Антонович и вытащил из полевой сумки узкую записную книжку, вслед за которой появилась фотография. — У министров и то куш был поменьше.
Любопытство овладело всеми.
— Под Новый год плясунья получила, — продолжал он, — восемнадцать тысяч рублей, в январе — пятнадцать, в феврале — двадцать. И всё от неизвестного «С».
Давно говорили, что прима-балерина Кшесинская — любовница царя. Но многие сомневались: так ли это? Не сплетня ли? Вот ведь и деньги на содержание выплачивал Кшесинской некто «С». Яков Антонович взял фотографию Николая Второго и прочитал дарственную надпись: «На дружбу. Николай».
Фотография пошла по рукам.
— Сбежала, и довольно хитро. Двадцать седьмого числа ушла с сыном прогуляться, ни мотор, ни коляску не взяли. Прислуга решила, что госпожа задержалась у знакомых.
Когда Яков Антонович сегодня приехал в особняк Кшесинской, горничная провела его наверх, в личные комнаты хозяйки. Ни малейшего следа бегства! На ночном столике раскрытый роман, на спинке кресла — халат, приготовленный к ночи. Но более всего свидетельствовал о временном отсутствии хозяйки полуторафунтовый золотой венок, подарок почитателей, который лежал на письменном столе под стеклянным колпаком…
Солдаты разгрузили уголь. Варя позвала их пить чай. Они поблагодарили и отказались. Сторожиха вынесла из швейцарской тарелку капусты и два стакана, шепнула Варе:
— До чаю ли им, коньячку прихватили из погреба Кшесинской…
Временами казалось, что свержение самодержавия произошло давным-давно. Столько свершилось событий! В Таврическом дворце заседает Петроградский Совет, из Сибири возвращаются политические ссыльные.
Между тем жертвы революции всё еще лежали в покойницких. Не похоронили своих героев Нарвская, Московская и Невская заставы. Городская комиссия отказывала родственникам в выдаче тел. Рабочие и солдаты, погибшие в боях за революцию, принадлежали народу. Предполагалось, что в траурной процессии примет участие около миллиона людей. Ожидаемое скопление пугало организаторов похорон.
Во Временном правительстве, в Петроградском Совете и в самой комиссии возникли разногласия — где хоронить. Одни считали, что лучшее место для братской могилы — Дворцовая площадь. Другие решительно возражали. Нельзя на парадной площади устраивать кладбище. Надо хоронить на Преображенском, рядом с братской могилой жертв революции 1905 года. В разгаре споров Максим Горький нашел третье, примиряющее решение — Марсово поле.
Хотя и удачно было выбрано место для братской могилы, день похорон все откладывали. Известить о нем должны были газеты. В марте очереди у газетных лотков не уступали хлебным.