Избранное
Шрифт:
Сейчас один Тимкин пальчик дороже всего Ираклия, Николая, да и Анатолия в придачу. Мать-одиночка. Одиночка-то одиночка, а все-таки нас двое. Никого больше нам и не нужно. Никому мы не будем навязываться.
Сдав Тимку в ясли, Галя прибежала на работу за десять минут до открытия. Тетя Паша кончала уборку. Галя прощала тете Паше вздорный, болтливый характер за аккуратность и сноровку в работе. Уж она по углам грязи не оставит, она ничего кое-как не сделает — все у нее блестит.
Сын тети Паши, кандидат наук, уговаривал ее бросить работу и переехать к нему,
— Опять приходила сношенька-то моя, говорит: «Прасковья Федоровна, вы, говорит, прямо нас в неловкое положение ставите. Это Феде даже неудобно». Ах и прах вас возьми… Как в люди его, сопливца, выводила, так удобно было. Я, говорю, очень отлично вижу, чего вам мечтается. Чтоб я переехала к вам в бесплатные работницы. Мать и за ребенком доглядит, и обед сготовит, и в магазин сбегает, и все будет ждать — заметит, не заметит сынок, что у матери туфли сносились. Нет, говорю, этого вы не дождетесь. Жилплощадь свою я не брошу, через два года у меня пенсия выйдет до скончания жизни. Теперь я к вам в любой день в гости приду со своим гостинцем, и я всегда для вас буду хорошая. А в руки я никому заглядывать не привыкла.
Тетя Паша домыла пол, досуха выжала тряпку, вынесла ведро. Потом принялась наводить блеск на стойке. Ее сноровистая, ловкая ухватка в работе заражала Галю. Надо было рассортировать полученные с фабрики вещи. За работой разговор не прекращался.
— А она что? — спрашивала Галя.
К невестке своей тетя Паша относилась двойственно. Гордилась: «Ты не смотри, что научный работник, она и по дому все может — и постирать, и пошить». И сердилась: невестка держалась без родственного тепла. «Чтобы матерью меня назвать — это у нее язык отсохнет».
— А она обиделась: «Вы, говорит, все на материальную почву переводите. Неужели я позволю, чтоб вы в рваных туфлях ходили?» А я ей тоже не смолчала. Много, мол, на себя, милая, не бери. Сын мой, и он мне в любую минуту обязан. А только я не хочу в вашу жизнь близко вникать. Я ведь, что не понравится, прямо вам в лицо выскажу. А не вижу — и молчу. И вроде хорошая.
— Лучше нет одной жить, — сказала Галя.
Тетя Паша не согласилась:
— Это не говори. Лучше нет с хорошим мужем жить. Дети, они до поры. Как маленько выросли — ты им вроде и мешаешь. А мужу ты всегда нужна. И никто тебя не пожалеет, как муж. Вот мой был жив, я знаешь как по земле ходила? Я голову очень даже высоко держала.
— Да где же их взять, хороших? Тут и плохие не находятся.
— Я тебе скажу — всякого на хорошего перевернуть можно. Лишь бы не пьяница и не юбочник. Этих не перевернешь.
— Нет уж, — сказала Галя, — я перевоспитывать не возьмусь. Я перевоспитывать не умею. Кто бы меня перевоспитал.
— Ну, а готовеньких про нас не запасают.
Тетя Паша свернула в узелок свои рабочие тряпки:
— Открывай, видишь, сгрудились.
В стекло барабанили. Галя отодвинула засов.
— Три минуты просрочили!
— А мы по своим открываем.
Работала Галя — точно орешки грызла. Раскидывала
От нее зависело скорее отпустить людей, томившихся в очереди. Можно было сделать это очень быстро. Если захотеть, конечно. И, сама любуясь легкостью и слаженностью своих движений, она покрикивала:
— Давайте-ка, что там у вас? Следующий…
Да, нашли они на кого критику наводить! Им еще такого работника поискать…
Но спокойствия не было. Галя не знала, как поступить. Вызовут ее сегодня на фабрику обязательно. Идти или не идти? Можно и не пойти. Подумаешь — зовут! А ей надо за ребенком в ясли. Нянек у нее нет. Но, с другой стороны, к чему тянуть? Лучше разом выяснить, что ее ждет.
В короткий свободный промежуток Галя раскинула по плечам волосы, поправила прядки на лбу, подкрасила губы.
Это было сделано вовремя. Незадолго до перерыва звякнула дверь. Галя, даже не взглянув, поняла: пришли! Вернее, ей показалось, что она не взглянула. В ничтожную долю секунды глаз уловил длинную фигуру Валентина Николаевича и коренастую — Буримова. Скажите, какая честь! Все высокое начальство пожаловало.
Но мало ли посетителей входят в эту дверь за день! Совсем ей не обязательно на всех смотреть. Галя не видела начальства. Она продолжала работать, изо всех сил стараясь не изменить ни голоса, ни обычного обращения с клиентами.
«Не выставляйся», — одергивала она себя, когда хотелось особенно красивым, четким движением завернуть пиджак.
— Нет, гражданин, — говорила она спокойным голосом, — ваш костюм может быть готов только к концу месяца. Наведайтесь, если хотите, двадцать третьего, но я не обещаю. У нас, к сожалению, срочной чистки нет. В срочную принимают на Сретенке и на Ленинском проспекте. А у нас нет, к сожалению.
Она не удержалась и повысила голос, чтоб услышал Валентин Николаевич. Жаль, что никто не спросил жалобной книги, никто не принес плиссированной юбки или пальто с меховой отделкой.
Но вообще уже нельзя было делать вид, будто не замечаешь директора и заместителя. Галя подняла глаза. Валентин Николаевич смотрел прямо на нее.
Ей не захотелось больше ничего разыгрывать — ни удивления, ни хозяйского радушия. Она просто кивнула и продолжала заниматься с последней посетительницей. Женщина допрашивала:
— А цвет не пострадает?
Галя посмотрела на шерстяную жакетку грязно-коричневого оттенка:
— Нет, не пострадает.
— А вот эти пятнышки отойдут?
— Отойдут.
— А она не сядет? А то у моей приятельницы был случай — совершенно новое пальто и так село, что уже никуда не годится.
— Нет, не сядет.
— А может быть, лучше отпороть подкладку?
— Как хотите. Только зачем? Вычистят и с подкладкой.
— Вы думаете? А может быть, все-таки отпороть?
Галя молчала. Женщина задумчиво постояла над жакетом и наконец решилась:
— Что ж, берите. А белые страусовые перья вы принимаете? Нет? Почему?
— Вот директор фабрики, обратитесь к нему, — злорадно сказала Галя.