Избранное
Шрифт:
И спрашивал совсем другим голосом, отрывисто и сердито:
— Ну? Как?
— Гениально! — отвечал его товарищ.
Мужчина в белом оформил тарелки с хлебом и зеленью. Занятый своим делом, ни на кого не глядя, он быстро расставил приборы и бутылки, на трех пальцах принес блюдо с большой серебряной рыбиной, усеянной красными и черными крапушками.
Потом он полюбовался своей работой, взмахнул салфеткой и удовлетворенно оглядел сидящих за столом.
— Здравствуй, Оник.
— Здравствуй, Аршо. Как живешь?
— Потихоньку…
— Как дети?
— В порядке. Эдика
— Маленькую Эльвиру!
— Ты посмотри на нее — выше меня, толще меня!
Оник восхищенно зацокал:
— Скажи, скажи! Как будто недавно на одном дворе росли! Сколько раз ты меня лупил, Аршо?
Аршо скромно усмехнулся.
— Да-а, — протянул Георгий, — ну, тогда еще бутылку коньяку по случаю встречи друзей. И рыбки еще не мешало бы.
Аршо приложил руку к сердцу:
— Честное слово, последняя. Сейчас какой-нибудь случай — пропал я.
Коньяк был разлит и выпит. За соседним столиком снова звучали стихи:
Меч-молния разящий бег обрушит гневно вниз. Что пред тобою человек, о исполин Масис!— Ну?
— Гениально!
— Сколько я буду жить?
— Двести лет!
— Дурак! Ты вслушайся в систему моих образов:
Я из фиалок вещих слов основы славы плел И властно вечность за собой, как пса за костью вел.Вечность! Можешь это понять?
— Бессмертно! А как ты думаешь, — мучительная надежда зазвучала в голосе второго поэта, — сколько я буду жить?
— Пятьдесят лет, — небрежно ответил первый. Конечно, он этого не думал.
Разочарованный стихотворец нервно вертел пустой бокал.
Вина у поэтов уже не было, и Георгий пригласил их к своему столу. Они приняли приглашение с величественной простотой.
Выпили за бессмертие поэтов.
— А сколько будем жить мы с тобой, Симон?
Поэты сдержанно усмехнулись. Они понимали шутки.
— Выпейте за нас с Симоном, — попросил Георгий, — мы повернули течение двух рек, дали стране свет и энергию, сейчас создаем в Армении море. Выпейте за нас!
Старший поэт вдруг бурно развеселился.
— Вы, инженеры, — хохоча, он указывал пальцем на Георгия и Симона, — вам нет числа, имена ваши затеряются, как песчинки в пустыне, народ не будет знать их!
— Народ, народ, ах народ! — Георгий вскочил с места. Слитные пряди волос рассыпались вокруг его широкого лба. Он уже был навеселе. Его коричневые, с желтизной глаза блестели. Силой за руку притащил он к столику маленькую судомойку, которая выглядывала из кухни.
Девушка упиралась только вначале, для приличия. Она не знала, чего от нее хотят, и выжидательно поглядывала на Георгия, пригибая голову к поднятому плечу. Смуглая, большеносая, большеглазая, она была похожа на старинную миниатюру и на каждую пятую девушку Армении.
— Как тебя зовут? — гремел Георгий.
Девушка еще больше пригнула голову к плечу:
— Вартуш.
— Ты умеешь петь, Вартуш?
— Почему не умею…
— «Полюбил
— Почему не знаю…
— Спой нам, Вартуш.
Девушка быстренько взглянула в сторону двери, где у притолоки возвышался невозмутимый Аршо. Он не сделал никакого знака, но девочка, видимо, получила разрешение, быстренько стянула с себя серый халат, осталась в желтом цветастом платье. Она послюнила ладони, пригладила ими волосы, сложила перед животом руки и запела натужным горловым голосом:
Полюбил я — отняли яр, Погубили — отняли яр, О, какой это страшный мир, Сердце ранили — отняли яр… [1]1
Слова Аветика Исаакяна.
Девушке стали подпевать люди, которые закусывали у буфетной стойки. Тихо тянул Симон:
О, какой это страшный мир, Даже друга сердечного нет…— Кто написал эту песню, Вартуш?
— Откуда мне знать?
— А кто тебя научил ее петь?
— Никто не учил. Ее все поют.
— Спасибо, девочка, — сказал Георгий. — Поэты, мы с вами знаем, кто написал эту песню. Выпьем за его безымянную славу! В этом мы, безвестные строители, будем с ним равны.
— Десять морей построй, — закричал поэт, — сто морей построй, но одной такой строчки ты не создашь!
— Вот это уже другой вопрос. Каждый делает что может. Выпьем за это!
— Нет, я ведь все-таки должен написать очерк, — вспомнил Оник, — скажите мне, был риск или нет?
— Был, был.
— А если б турбина полетела?
— Слушай, ты мне надоел. Я хочу пить вино и говорить о любви. Я хочу позвонить любимой женщине. Где у вас тут телефон?
Телефона не оказалось. Присев за свободный столик, Георгий стал писать записку. Он писал торопливо, уже ничего не слыша и не видя.
Оник, у которого от вина глаза сделались требовательными и злыми, допрашивал Симона:
— Допустим, авария. Чем бы он отвечал? Местом своим? Положением? А кому это нужно?
Симон размягченно улыбался и раскачивался, будто под музыку, слышную ему одному.
— Оник, дорогой, ты Георгия не понимаешь. Он один такой Георгий. Все. Точка.
— Только без шаманства, пожалуйста.
— Нет, какое там шаманство. — Симон от огорчения точно проснулся. — Георгий знает, где что и как делается. Главное — как. Скажем, идет на крепление бригада Солнышкина и Юзбашяна. Так они с Георгием уже по двадцать лет работают. Они душу друг друга знают. Георгий раз приедет, еще раз приедет. Как, ребята? Порядок! И он понимает, что порядок. А сварщики? Кто там работал? Альберт Санонян. Сколько раз Георгий к нему приезжал? Лично я с ним три раза был. Георгий знает, кому можно верить, а кому нет. Просто он не сомневался, что ребята его не подведут.