Избранное
Шрифт:
— А для чего он тогда в трубу полез? Что он там делал?
— Ничего не делал. Ну, папиросу выкурил, если спички не отсырели.
— Значит, члены комиссии у вас тупые? Ничего не поняли?
Симон огорчился:
— Сам ты ничего не понимаешь. Что с тобой говорить? Все всё поняли. Но кому-то нужно было взять ответственность на себя. Вот Георгий и взял.
— В наш век мирного атома и мудрой кибернетики за это бьют.
— Кого бьют? — спросил Георгий, кончив писать.
— Таких товарищей, как вы. Отдай мою ручку, отдай мой блокнот. Ты шофера в город посылаешь. Пусть завезет в
Разборчивым круглым почерком Оник быстро написал заметку:
«Строители Гидроэнергостроя приготовили трудящимся нашей республики новый подарок. Сегодня состоялся пробный пуск…»
Ваче невозмутимо принял от Георгия конверт, листки блокнота и маленькие букетики первых розовых крокусов, которыми у входа в закусочную торговал подвыпивший старик.
— Цветы — домой, скажешь: станцию пустили. Может, к обеду кого-нибудь привезу. Письмо — как всегда. Знаешь куда. Эти бумаги — в редакцию.
К столику Георгий вернулся не сразу. Он стоял и смотрел вслед машине, на дорогу, окаймленную оживающими деревьями.
2
С утра Ваче уже сделал несколько рейсов на новую квартиру. Перевез чемоданы. В них среди белья, простынь и скатертей Нина уложила тарелки, чашки, бокалы — все, что могло разбиться. Перевез старую трехрожковую люстру, две новые, еще не распакованные, и круглый фонарь для кухни. Во второй раз он нагрузил машину книгами, а багажник забил кухонной утварью. Небольшая серая «Волга» вмещала непостижимое множество вещей. Деловито щурясь, Ваче примерялся, закладывал в глубь машины чемодан или ящик, потом, сердито тряся головой, вытаскивал обратно, вставлял вместо чемодана столик, прилаживал к нему кресло и намертво забивал все пустое пространство между вещами пачками книг. Вещи оказывались пригнанными друг к другу плотно, как кубики в коробке. Как бы ни была набита машина, в ней хватало места для Артюши и Гаянки. Каждый раз, возвращаясь из рейса, они сообщали о ранее не замеченных достоинствах новой квартиры:
— Мама, знаешь, там в стене есть шкафчик. И в кухне наверху шкафчик.
— Антресоль называется, — пояснил Артюша.
— А на балконе ящик для цветов. Мы какие цветы посадим, мама?
Грузовая машина запаздывала. Георгий обещал прислать к десяти, но в половине одиннадцатого ее еще не было. Чтоб не терять времени, Ваче решил перевезти постель. Он расстегнул ремни, которыми Нина стянула в тюки шерстяные матрасы, зимние одеяла и подушки, а потом одно на другое настелил их в машину так, что гора узлов, наваленная на полу, исчезла разом.
— Проворный мужчина, настоящий мужчина! — похвалила бабушка Заруи.
Без нее, конечно, не обошлось. Она явилась в этот хаос, в эту разруху покидаемого дома, уселась в галерейке на тахту и, перебирая четки, наблюдала за сборами.
— Погоди, погоди, — останавливала она Гаянку, — ты куда это ведро понесла?
— В мусорный ящик, мама сказала…
— Дай-ка погляжу… Разве не жалко выбрасывать такие ботинки… Что, у тебя отец Манташев [2] или ему деньги даром плывут?..
2
Миллионер-нефтепромышленник.
Она
— Лишь бы выбросить. А вдруг пригодится.
— А мама сказала, выбросить…
— Ничего, ничего. Над твоей мамой тоже старшие в этом доме есть.
Гаянка бежала к Нине:
— Мы ведь решили в новую квартиру барахла не везти… Скажи ей, мама!
— Ладно, пусть, — отвечала Нина, — пусть.
Переездом бабушка Заруи была недовольна. Теперь от своего дома до их новой квартиры ей придется ездить на троллейбусе.
— Что хорошего… Базар далеко, школа далеко, мой дом далеко…
Гаянка из кожи лезла:
— Теперь у нас три комнаты, понимаешь, три…
— Ну и что? Свадьбу твою, что ли, справлять в трех комнатах? И здесь не тесно было. В самый раз.
Нет, им было тесно. Георгий спал на тахте. Себе Нина раскладывала на ночь кресло-кровать. Гаянке — раскладушку. Артюша спал в темном чуланчике. Он-то был доволен, чуланчик безраздельно принадлежал ему. По утрам комната напоминала перенаселенное общежитие. Особенно когда Георгий оставлял ночевать кого-нибудь из своих приятелей. В такие дни, проснувшись, Нина не знала, за что сперва взяться.
Каждое утро бабушка Заруи без стука открывала дверь стеклянной галерейки и занимала свое место на тахте. Ей в голову не приходило, что она может кого-нибудь стеснить. У нее было полное право приходить сюда в любое время дня и ночи. Здесь жил ее правнук — единственное, что у нее еще осталось.
Трудно было понять, как относится к прабабке Артюша. Нина знала, что он не любил оставаться с ней наедине. Гаянка возмущенно сообщала:
— Мама, ты послушай, что бабка говорит. — Девочка морщила нос и вбирала губы, изображая старуху. — «Артуш, ты три куска сахара в чай не клади, ты не родной сын, а сахар дорого стоит. Гаянка может три куска класть. Она родная». Вот чепуха! Правда?
— На это просто не надо обращать внимания.
— Нет, нет, ты не знаешь. Она Артюше конфеты дает. Говорит: «Кушай потихоньку, чтоб никто не видел».
— Ну поймите ее, старенькую. Вы же у меня умные дети. Можете?
— Можем, — разочарованно тянула Гаянка.
Старуха на веранде безмятежно перебирала четки.
Она знала много сказок про драконов — хранителей воды, про дев-птиц, про мудрых крестьянских дочерей и волшебных коней. Но куда страшней и интересней сказок была история ее жизни.
Началась она в незапамятные времена с черной лошади, которая перелетела через забор, с желтого огня, который поднялся выше неба, и с красной крови, которая ручьем потекла со двора их дома в реку Аракс.
Потом была длинная дорога, по которой детей, девушек и молодых женщин, связанных одной веревкой, тащили по пустыне.
Об освобождении бабушки Заруи было две версии. По одной — она ночью перегрызла шерстяную веревку и убежала, по другой — ее, истощенную и больную, просто бросили одну в песках.