Избранное
Шрифт:
«Раньше я удивлялась, — писала Нина, — что ты ему не ответил. Он рассказал, что в начале учебного года написал тебе два письма. Теперь я думаю, что, вероятно, ты был прав. Все прошло, все улеглось. Так что пусть тебя это не тревожит».
Что его должно было тревожить? О чем писал мальчик? На что, на какие вопросы он ждал ответа?
Георгий не спрашивал себя, куда могли деваться письма. Он знал. Эвника спрятала их, как животное, которое боится всего, что грозит его существованию. Он вспомнил ее испуганные, трепещущие глаза.
«Ты виноват, — сказал он себе. — Виноват в том, что она тебе не верит, и во всем другом».
Он вошел в дом. Никого не было. На обеденном столе валялся кусок сырого мяса, на нем сидели блестящие зеленые мухи.
Георгий не мог ждать Эвнику. Он хотел найти письма сына. В туалетном столике было множество ящиков, забитых всяким женским барахлом. Всюду блестящие бусы и чулки. Они цеплялись друг за друга, и он их вытаскивал гирляндами и выбрасывал вместе с банками, тюбиками, расческами.
На дне одного ящика лежала сберегательная книжка. Он развернул ее почти без интереса и швырнул в общую кучу, не слишком удивленный крупной суммой вклада.
А писем не было. Он уже все вытащил, разбросал, разворошил.
В дверях появилась Эвника.
— Где письма? — крикнул Георгий.
Она оглядела комнату, заметила сберегательную книжку и закрыла лицо ладонью.
— Куда ты дела письма моего сына?
— Георгий, я ничего не знаю…
Он увидел, что она лжет, по слабому голосу, по отстраняющему жесту тонкой руки. Но он сдержал раздражение против этой жалкой и слабой женщины.
— Я понимаю, — сказал он шепотом, потому что голос мог его выдать, — ты боялась, что там что-нибудь для меня неприятное. Ты не хотела меня огорчать. Но хоть скажи, о чем он писал?
— Они все хотят нас рассорить, Георгий…
— Куда ты их дела?
— Я была так расстроена…
Она заплакала. Слишком много слез. Не выросло между ними всепонимающее, доброе чувство, которое могло преодолеть сложности их жизни. Кого винить, Эвнику? Или себя — за нее, за Нину, за Артюшу.
Он вспомнил невозмутимую девочку с тяжелыми прямыми волосами. Куда делось ее гордое превосходство, так увлекавшее Георгия? Где пленительная уверенность, с которой она шагала по земле? Женщина, которая сейчас изворачивается и лжет, совсем другая. В ней нет никакой тайны, она видна насквозь со своими жалкими хитростями и мелкими обидами. Но он не может и ее сделать несчастной. Ведь это она, она была как цветок, как драгоценность…
Эвника плакала. Он сказал:
— Все ясно. Ты не веришь в прочность нашей жизни, боишься всяких случайностей, мучаешься и делаешь глупости.
Она затихла и подняла на него глаза со слипшимися от слез ресницами. Ему хотелось сказать: «Ты ничем не поступилась, чтоб укрепить наши отношения». Но он опять сдержался.
— Наверное, я перед тобой виноват. (Она слушала, вытянув маленькую голову.) Мы с тобой завтра пойдем в загс. Никакого развода не надо. Я с Ниной не зарегистрирован, — быстро сказал он, предваряя ее вопросы.
Очень хотелось пить. Но из-за того, что продали
— Я хожу в школу. — Он запнулся и шепотом добавил: — Папа.
— Да не мучайся ты! — сказал Георгий. — Меня все дети называют по имени. Это уж как-то у нас повелось. Так тебе будет легче?
— Легче, — сказал Левик.
Эвника хотела устроить большой кутеж, созвать много гостей и даже пригласить музыкантов.
— Настоящий мужчина женится раз в жизни, — убежденно говорила она.
Георгий очень любил веселые сборища, накрытый стол, заунывное, сладостное пение сазандари, но на этот раз сказал «нет».
Пусть придут близкие друзья и разопьют несколько бутылок вина.
Он удивился тому, как много значило оформление брака для Эвники. Неотрывно, напряженно следила она за небольшой плотной бумажкой, которую им вручили с сердечно-казенными поздравлениями. И тогда Георгий еще раз сказал себе, что поступил правильно.
Из загса он поехал в управление, хотя была суббота, короткий день, и все уже разошлись.
Но в доме со вчерашнего дня толклись подруги Эвники, что-то пекли, жарили, и каждой из них Эвника говорила, понизив голос:
— Какая она ему жена? Они не регистрировались…
Женщины цокали языками, округляли глаза и требовали подробностей.
А Георгию хотелось разогнать их всех к чертовой матери или униженно просить Эвнику, чтоб она молчала. Но он не мог сделать ни того, ни другого и потому предпочитал отсиживаться в управлении, хотя знал, что это уже становится неприличным. Гостей просили быть пораньше, и наверняка кто-нибудь уже пришел. Поэтому, когда зазвонил телефон, Георгий не хотел брать трубку, но не удержался. Он никогда не мог слышать, как надрывается безответный аппарат.
— Ну? — сказал он сердито, чтоб тут же добавить: «Я занят. Приду, когда освобожусь».
Но звонил Оник.
— Георгий, как живешь?
— Живу, — сказал Георгий. — Слушай, приходи сюда, пойдем ко мне. Там Эвника что-то затеяла.
— А вообще что нового? — спросил Оник.
— Да так, — неопределенно ответил Георгий, — вот вторую очередь ТЭЦ запустили, скоро плотину морскую закончим.
— Ну, а еще?
— Да больше вроде ничего.
— Ты сегодня на объекты ездил?
— Нет, — сказал Георгий, — по личным делам.
— Очень занят был?
— Да так, не очень.
— А ЦО сегодня читал?
— Что?
— Ну, центральный орган, «Правду».
— Нет еще, — сказал Георгий, чувствуя, как у него противно немеют руки и ноги.
— Серые вы люди. Ну, почитай на досуге, пока я приеду. — И Оник дал отбой.
Газеты стопкой лежали на столе. Георгий развернул «Правду», просмотрел заголовки и не нашел ничего, что имело бы отношение к гидростроению. Передовая об искусстве, подвал о торговле, какие-то рецензии. Ровным счетом ничего. Если это розыгрыш, то неудачный.