Избранное
Шрифт:
Это был не Георгий, которого она знала всю жизнь, с детства. Это был закрытый и недоступный для нее человек. Богатство его чувств, которое еще вчера не имело в ее глазах особой цены, исчезнув, стало жизненно необходимым. Надеясь, что еще не все потеряно, она заметалась. Надо было вернуть хоть частицу, хоть крошку… Она попыталась заглянуть в его глаза, но он сидел все такой же пустой, безразличный. И тогда Эвника забилась на полу, оплакивая свою потерю.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
В
Люди толпились около вольера. Маленькая старушка, приставленная к оленям, бесстрашно металась вокруг животных, надрывно крича:
— Трошка, Борька, скаженные! Трошка, куда ты лезешь!.. Борька, чтоб тебя, отойди…
Прибежал Леонид Петрович, вызвали пожарного.
Вся эта суета, беготня, людские крики для зверей не существовали. Для них было одно — убить соперника и утвердить свой род на земле. А земля выталкивала остро пахнущие травы, разворачивала на деревьях белые соцветия, растопыривала на елках мягкие зеленые пальцы. Она поила и кормила, дышала и украшалась. Ее весенние запахи кружили головы всему живому.
Твердая струя воды из пожарного шланга разогнала оленей. Дрожащих, поводящих отрешенно-кровавыми глазами, их развели по разным помещениям.
Люди расходились медленно. Вначале Нина смотрела на бой оленей из окна своей библиотеки. Зрелище это показалось ей слишком тягостным, и она ушла в смежную комнату, где помещался музей, но потом, сама не понимая для чего, вышла на крыльцо и неотрывно смотрела, волнуясь и замирая.
Когда все кончилось, она пошла по дороге, ведущей через расцветающую поляну к своему дому, обращенному окнами к лесу.
Был час обеденного перерыва. По дороге Нину обогнала научный работник — Лида Ивановна, она торопилась приготовить поесть своему молодому мужу. В ее коротких, изжеванных перманентом кудряшках розовели цветы дикой яблони.
Нина не вошла в дом. Дорожка вела дальше — в светло-зеленый лес, еще сквозной, еще пропускающий почти весь солнечный свет.
Она села на плоский камень у слабенького стеклянного ручья. Вокруг камня из-под прошлогодних листьев выползала мохнатая красная трава и кучками стояли желтые первоцветы, которые Гаянка называла лимончиками. Нина закрыла глаза и подняла лицо навстречу солнцу. Так можно было думать не о том, что у Гаяны опять порвались туфли, не о том, что Артюша вырос из всех своих костюмов, и не о том, что нужно сделать сегодня, завтра, послезавтра. Так можно наконец разрешить себе представления и воспоминания, которые она так долго от себя гнала.
Если бы в те времена, когда все еще было так остро, дать этим мыслям волю, они привели бы ее к отчаянию. Сейчас они уже не убивали. И не врывались к ней непрошено, бешено, как сегодняшние олени. Сейчас она сама вызывала их, чтобы спросить: а что будет дальше?
Тихий
Или опять надежда, несмотря ни на что, надежда…
На солнце налетело маленькое облако. Сразу стало прохладно. Нина открыла глаза. По дорожке, прямо к ней, шел Георгий. Она не шевельнулась, не двинулась. Сидела и смотрела на него.
Он шел именно такой, какого она ждала. Без чемодана, в измятом костюме, небритый и измученный.
Он тоже увидел ее издали, свернул с дороги и пошел прямо по лесу, отстраняя руками березовые ветки, не видя, куда ступает. Потом молча опустился рядом с ней на землю и протянул ей пустые ладони.
Он хотел сказать, что у него теперь ничего нет, что Эвника не отдаст ему квартиры, что единственное их пристанище — комната бабушки Заруи. Опершись на его плечи, Нина встала с камня. Привычным, незабытым жестом поправила лацканы его пиджака и выбросила из петлицы почерневший, сморщенный цветок, который украшал Георгия в день его свадьбы.
ПОВЕСТИ
НОЛЬ ТРИ
1
К утру, когда приближается пора вставать, сон редок, как изношенное полотно. Все сквозь него видно и слышно. Вот, чуть скрипнув своей дверью, прошла в кухню Нюра. Она работает маляром, с утра влезает в заляпанную краской спецовку и не терпит, когда ее в этой одежде застают на кухне. Нюра старается не шуметь. Ксения сворачивается бубликом и силится еще немного побыть в бездумном оцепенении. Но в ванной отфыркивается Гриша. Доносится рассудительный и уверенный голосок его жены Тонечки:
— Нет, так не будет. Не мечтай. На дорогу два рубля — пожалуйста. На обед пятерку — дам. А чтоб каждый день по маленькой, это совсем ни к чему. В субботу — другое дело. В субботу я сама куплю и четвертиночку, и пивка, как положено…
Теперь уже все. Надо вставать. Вадим ушел в булочную и не притворил за собой дверь, чтоб она не скрипнула и не разбудила Ксюшу. Из-за этого каждое слово соседей слышно в комнате.
Всегда так. Самые лучшие намерения — и все наоборот.
Ксения Петровна проворно и привычно, еще ни о чем не вспоминая, не позволяя себе вспоминать, заложила одеяла и подушки в большие чехлы. Широкая квадратная тахта, заменяющая кровать, сразу стала аккуратной и гладкой.
— Шурик, подымайся.
— Мама, а у тебя сегодня суточное дежурство?
Он отлично знал это, спросил, только чтобы оттянуть время.
— Вставай, вставай!
Шурик нехотя вылез из своей детской кроватки, которая давно уже ему коротка.
«Купила бы наконец у Вадима «сидящую», — привычно подумала Ксения и вдруг вспомнила все и быстро прикрыла рукой глаза.
— Мама, у тебя зубы болят?
— Иди, иди, опоздаешь…
Шлепая тапочками со стоптанными задниками, Шурик выбежал в коридор.