Избранное
Шрифт:
— В Зал Чайковского или в Консерваторию только тогда и попадешь, когда «сама» дежурит. Да и то вздыхает: «Вы как будто к музыке не привержены. Сходите лучше в Театр Моссовета. Критика вроде положительно высказывалась об этом спектакле», — очень похоже копировал Евгению Михайловну молодой врач Кругляков.
— Одного не учитывает старушка — соблазнять надо не теми пьесами, которые критика хвалит, а теми, которые она ругает…
Конечно, кое-что из подобных высказываний долетало до заведующей, но, обычно щепетильная до мелочности, тут
Приглашение послушать певицу Ксения отклонила. Невозможно было представить себе возврат прежних спокойных дней с их удовольствиями и развлечениями. Уж очень далека была эта жизнь. Сейчас она готовила себя к трудным переменам, к переменам с болью, с потерями. Это казалось неизбежным. И вдруг опять что-то произошло…
Были сказаны фразы, которые в первые минуты только неприятно задели, а потом стали входить в сердце и сознание, все отравляя.
Ксении хотелось остаться одной. Закрыть дверь и ходить, ходить по большой пустой комнате. Чтобы никуда не надо было спешить. Чтоб никто не вошел и не спросил: «Что с тобой?», «Ты сегодня не в духе?», «Мы разве не будем пить чай?» Ей хотелось вспомнить все связно, понять, откуда возникло стремление к человеку, которого она так мало знала.
Он сказал: «Отныне вся моя жизнь будет служением вам». И Ксения поверила. Так много обещали эти слова. С ними можно было чувствовать себя женщиной каждый день, каждую минуту.
Какие запреты лежали на ней? Верность Вадиму? Чистота? А разве они были ему нужны?
«Высокие материи», — говорил Вадим. Все, что выходило за рамки обычного, повседневного, было «высокие материи».
Подразумевалось само собой, что Вадим ее любит, привычно, спокойно, уверенно. И она должна быть ему женой-другом, женой-товарищем.
Для кого же любовь, во имя которой люди переплывают океаны, умирают и воскресают?
Алексей Андреевич сказал: «Когда вас нет рядом, мне трудно дышать».
И Ксения разрешила себе ни о чем не думать, только слушать и верить.
А если это ошибка? Что тогда будет?
На тумбочке тикали часы-будильник.
Евгения Михайловна позавтракала и сидела задумавшись.
Далеко, «в центре», в приземистом доме с колоннами, на широких пультах ежеминутно вспыхивали маленькие лампочки. «Ноль три» — люди взывали о помощи. Телефонистки торопливо записывали вызовы и направляли их на стол к диспетчеру. А диспетчер звонил по прямому телефону на подстанции. «Ноль три». Кому-то плохо. Кто-то нуждается в скорой помощи.
5
…Ехать пришлось на станцию метро. «Сердечное», — коротко сказал Володя.
По лестницам и проходам метро они пробежали против течения, рассекая поток людей. Девушка-контролерша предупредительно кинулась показывать дорогу, но Ксения уже бывала в медпункте и уверенно открыла неприметную дверцу.
Медицинская сестра, совсем молоденькая и очень испуганная, быстро зашептала на ухо
Больной лежал с развязанным галстуком, расстегнутой сорочкой. Узкие черные ботинки валялись у кушетки. Он молча, сосредоточенно смотрел перед собой и усилием воли старался дышать глубоко и равномерно, но сбивался, и частое неполное дыхание толчками поднимало его широкую грудь.
Он подождал, пока Ксения проследила пульс, и сказал медленно, экономя каждую частицу своих сил:
— Нитроглицерин принял. Если можно, впрысните…
Он назвал лекарство, ампулу которого Володя уже передавал Ксении Петровне.
— Часто у вас бывают такие приступы? — спросила Ксения, сделав укол.
Больной чуть кивнул:
— Часто. Стенокардия. Куда повезете? — спросил он, отдыхая после каждого слова.
— Подождем, пока вам станет легче. Потом повезем поближе к вашему дому, — Ксения посмотрела карточку, которую заполнила сестра медпункта, — вероятно, в Боткинскую.
Больной закрыл глаза.
Сердце его работало плохо, может быть только чуть лучше, чем раньше. Лицо оставалось землисто-бледным. Перевозить его в таком состоянии было опасно. Ксения сделала еще один укол и присела на кушетку, непрерывно следя за пульсом.
Сестра медпункта, успокоившись, стала наводить порядок — положила на белый табурет ворсистую шляпу, пушистое кашне и пакетик, в суматохе сброшенные на пол. Повесила на вешалку ратиновое пальто.
Теперь, когда было сделано все, что нужно и можно, Ксения разглядела лежавшего перед ней человека. Широкий в кости, еще совсем не старый, сильный мужчина. Жить бы ему очень долго, если бы не изношенные, суженные сосуды, которые подводят к сердцу кровь. И жизни ему отмерено сейчас — год, ну, два-три, если бросит курить, не будет пить, волноваться, радоваться, горевать.
Больной скосил на Ксению глаза и слабо улыбнулся.
— Три войны, — сказал он. — В штатском — это недавно…
Скрипнула дверь, и в комнате, сразу перебив запах лекарств и спирта, запахло духами.
— Ксеночка, — вдруг твердым, громким голосом позвал больной.
Ксения невольно склонилась к нему, но, конечно, он звал не ее.
К кушетке подошла женщина в широкой шубке, в ярком сиреневом платочке.
— Ну вот, Даня, я и успела, — сказала она, улыбаясь. — Что, плохо было, милый?
Он не ответил. Лицо женщины на секунду омрачилось. Потом она снова улыбнулась:
— Теперь все будет в порядке, правда, доктор? — Она обернулась к Ксении и внимательно посмотрела на нее карими раскосыми глазами. — Надо грелки к ногам, верно?
Из клетчатой сумки она вынула две булькающие грелки, привычно обернула их мохнатым полотенцем и приложила к ногам больного. Потом из той же сумки извлекла металлическую коробку со шприцем:
— Я самонадеянно думала, что приеду раньше «скорой помощи».