Избранное

Адамян Нора Георгиевна

— Умерли? — заинтересованно спросил Андрей.

— У тебя мрачное направление мыслей, сын. Не умерли, но наделали массу неприятностей и нам и себе. Ну, а ты что скажешь хорошего? Как у вас дома?

— Так…

— Все благополучно? Мама здорова?

Андрюша молчал.

— Но ведь ты за чем-то пожаловал?

Мальчик сказал угрюмо:

— Ты знаешь, за чем.

— Что верно, то верно, сын мой. Знаю.

Алексей Андреевич вынул бумажник.

— Видишь ли, в субботу я был занят, — он выразительно поглядел

на Ксению. — Думал занести завтра. Держи, сын, не потеряй.

Мальчик деловито заложил деньги в карман куртки и заколол клапан кармана большой английской булавкой, видимо специально приготовленной.

Его дело было окончено. Он собрался уходить.

— Это нехорошо, — остановил сына Алексей Андреевич. — Нехорошо так относиться к отцу. Хоть бы рассказал что-нибудь.

Андрюша присел на край стула. Теперь Ксения не видела больше блестящих глаз, припухлых губ, подбородка с ямкой. Мальчик выставил выпуклый лоб с зализанным чубиком.

— Как дела в школе?

— Хорошо.

— Надеюсь, ты не нахватал двоек?

— А когда у меня были двойки?

— Ну, кажется, все-таки бывали?

— Нет. Тройки бывали и есть.

— Видишь, — наставительно сказал Алексей Андреевич. — А я не знал.

Андрюша поднял голову и с вызовом посмотрел на отца:

— А что может знать человек, который приходит раз в месяц?

Мальчик понимал степень своей дерзости. Но он не отводил взгляда. Алексей Андреевич тоже смотрел на сына и первый опустил глаза.

— Ну, ты просто нахал, — он старался говорить строго. — Ты же должен понимать, как я занят. И вообще я перед тобой отчитываться не намерен. Прихожу, когда сам нахожу нужным.

Андрей сказал:

— Я пойду.

Алексей Андреевич его больше не удерживал.

— Видели? — сказал он, закрыв за мальчиком дверь. — Конечно, это все влияние матери. А что я могу сделать? Мальчишке нужна твердая рука, направление, но это надо осуществлять постоянно, а так, от случая к случаю, ничего не получится. И как подумаешь об этом, то приходишь к мысли — лучше показаться раз в месяц, отдать эти деньги, которых от тебя единственно и ждут… Обратите внимание — задержал на три дня, и вот…

Чем больше он говорил, тем яснее Ксения понимала, что говорить ему не нужно, что все слова не в силах вернуть прежнего невозмутимого доктора Колышева. Он сам чувствовал это, раздражался, оправдывался, и слушать его было тягостно.

Сема крикнул в дверь:

— Ксения Петровна, мы вас ждем.

Алексей Андреевич удержал ее за руку:

— Если бы вы знали, как мне иногда трудно…

— Пустите, Алексей Андреевич, вы слышали — вызов.

Он горько усмехнулся:

— Неумолимый вызов.

Двери гаража широко распахнулись. Машина мелко дрожала, готовая ринуться в путь. Ксения торопливо подбежала, кого-то нечаянно толкнула и, уже усаживаясь, увидела стоявшего у машины Андрюшу. Точно извиняясь

за то, что она его толкнула, и за то, что он ей сперва не очень понравился, Ксения протянула ему на прощание руку. Мальчик решил, что его приглашают в машину, и ухватился за руку.

Когда они уже развернулись на проспекте, он удовлетворенно сообщил:

— Я первый раз еду на такой машине. — И, оглядевшись, справился: — Тут внутри все специально для вас делали?

— А ты как думал? — ответил Сема. — По особому заданию. У нас еще не то есть. Володя! Включи рацию.

— Чего ее включать? Нас не позовут.

Но Володя все же нажал рычажок, и глуховатый голос настойчиво потребовал:

— Тридцать седьмая, тридцать седьмая…

— Это машину первой подстанции ищут.

— А вы сейчас куда едете?

— К черту на кулички. На Рогожское шоссе.

— А зачем?

— Авария, — значительно сказал Сема.

— И я с вами поеду. Хорошо?

Сема дипломатично промолчал. Пребывание Андрюши Колышева в машине было грубейшим нарушением правил. Основоположник дела «скорой помощи» столицы, покойный доктор Пучков, чей портрет висел на подстанции, создал законы, которые строго соблюдались и по сей день.

Машины «скорой помощи» никого никуда не подвозили. Никому не разрешалось ни на минуту останавливать машины по личному делу. И строго запрещалось присутствие в машине посторонних.

Эти традиции настолько вошли в жизнь, что даже Евгения Михайловна не находила нужным о них упоминать.

Мальчишку, который сейчас ехал с бригадой, надо было ссадить у ближайшего метро.

— Какое тут метро? — недовольно возразил Лаврентьев. — Все метро в стороне остались. Не ворочаться же.

— Ну, у троллейбусной остановки, — распорядилась Ксения.

— А я отсюда не найду дороги домой, — скромно заявил Андрюша.

Конечно, он врал. Какой же выросший в Москве мальчишка не найдет дороги домой с любого конца города! Но Ксения испугалась ответственности.

— Пусть с нами едет, — попросил Сема. Он сам еще не вполне вышел из мальчишества. Ему было понятно все, что чувствовал сейчас Андрей.

— А если там несколько раненых?

— Один, — дал справку Володя. — Любитель.

— Этих любителей всех надо передавить, — высказался Лаврентьев. — Любители… Хуже их нет.

— А я с весны пойду учиться. Права получить охота, — мечтательно сказал Сема.

— Машину надеешься приобрести? — ехидно спросил Володя.

Начался всегда волнующий разговор о мотороллерах, моторках, малолитражках.

У Володи были здравые, обдуманные рассуждения:

— Молодому, неженатому человеку «Москвич» ни к чему. Ему мотороллер подходит или, скажем, лодочка-моторочка.

И верилось, что у Володи будет «лодочка-моторочка», а со временем и «Москвич». Он вырос в крепкой, хозяйственной семье, хорошо знал цену деньгам.