Избранное

Григорьев Николай Федорович

пишется соответствующий протокол, после чего председатель запирает

деньги на ключ. "У меня двухсотпроцентная экономия", - похваляется он

своей деятельностью.

Но Ульянов, будучи в поездке, вскрыл еще более скандальные его

проделки. Об этом и сказал во всеуслышание:

– Мы с вами еще незнакомы, господин уездный председатель... Рад

случаю. И кстати, к вам вопрос... Как руководитель уездного совета,

вы, разумеется, заглядывали в Морскую

Слободу? До села этого рукой

подать - не могли не заглядывать. Школы там нет, почему же таковая

значится в документе, вами подписанном? Недалеко отсюда и село

Карлинское - и тамошняя школа только на бумаге. И в Панской Слободе, и

в Шиловке... В чем дело? Соблаговолите объяснить собранию.

Толстяк молчал, наливаясь кровью, а в зале веселое оживление.

Обезоружив наглеца, Илья Николаевич получил наконец возможность

спокойно продолжать доклад. Заговорил о важности женского образования

в России.

– Не исключение и деревня, - сказал он. - Грамотная деревенская

женщина способна поднять к свету учения всю семью. Кому, как не ей,

жене и матери, видны все темные и затаенные от постороннего глаза

углы, из коих произрастают невежество, косность и все уродства

деревенского бытия? Кто, как не она, извечная труженица-крестьянка,

прозрев к свету, еще прежде мужика своего, Белинского и Гоголя с

базара принесет?

И тут же привел плачевные цифры: в деревенской школе на пятерых

мальчиков только одна девочка.

Внезапно оживился толстяк. Он выкарабкался из кресла, встал и,

повернувшись к залу, поднял руку, как бы испрашивая себе полномочие

для ответа инспектору.

– Человек вы приезжий. Живете у нас каких-нибудь полгода. А уже

беретесь читать нравоучения, да не школьникам, а столбовым дворянам!..

– Толстяк помолчал, подавляя в себе вспышку гнева, и продолжал: - Наш

край знал жестокие времена. Тому нет и ста лет, как Волга-матушка

выбросила на наши берега чудовище Емельку Пугачева! Кровь, дым и смрад

– вот что оставалось от разоренных дворянских гнезд... Я вам, господин

Ульянов, готов показать дворянские семьи, где до сих пор, в

четвертом-пятом поколении, не могут избыть скорби по родичам своим,

замученным и растерзанным злодеем... Вот что, господин Ульянов,

следует раньше всего взять в соображение!

Илья Николаевич терпеливо выслушал помещика.

– Простите, но мы, кажется, говорим о разном.

– Ничуть, - возразил толстяк.

– Я говорил о женском образовании...

– И я о том же! - Толстяк побагровел. - У Емельки

жена была

грамотейкой. Образованная разбойница! Устинья, звалась Кузнецовой,

песнями Емельку, вишь, веселила! И благодарение богу и покойной

матушке императрице Екатерине, что изловили и эту дрянь. Небось не до

песен, пищать стала, когда заключили ее намертво в Кексгольмскую

крепость!..
– Толстяк передохнул и опять: - Вам не нравится, что у нас

в школах одна девочка на пятерых мальчиков? А мы, симбирцы, считаем:

хватит. Поменьше злодеек будет по деревням да поменьше распутниц!

Илья Николаевич опешил. Под дворянским мундиром тучного господина

он вдруг увидел обожравшегося дикаря, который замахивается каменным

топором на развитие и будущее самой цивилизации!

– Бедные девочки... - только и смог вымолвить Ульянов. Помолчав,

продолжал: - Но теперь я, кажется, понял, почему исчезли прежде

существующие школы в Мостовой Слободе, Карлинском, да и в других

селах. Ведь школы были женскими...

Угадал Илья Николаевич. Бешеный взгляд дворянина был тому

подтверждением.

Подал реплику и еще один из участников собрания:

– На пугачевщину, допустим, можно и не оглядываться: прошлое

столетие. Но Бездна - это уже пугачевщина наших дней! Что вы, господин

инспектор, на это скажете?

Илья Николаевич знал о Бездне. Это название одного из сел

Казанской губернии. Манифест 19 февраля не удовлетворил крестьян:

чаяли большего. В Бездне начались волнения. Предводительство взял

молодой местный крестьянин Антон Петров. Он был грамотный и,

ознакомившись с манифестом, заподозрил обман со стороны чиновников и

помещиков. Петров пообещал односельчанам "настоящую волю". Начавшись в

Бездне, восстание, как пожар, гонимый ветром, распространилось на

множество сел и деревень Казанской губернии, затем перекинулось в

Самарскую губернию, в Симбирскую... Помещики разбегались, их имения

пылали...

Ульянов тогда еще только начинал службу, учительствуя в Пензе.

Истребление безоружных крестьян приводило его в содрогание. "Скуси

патрон! Скуси патрон!" - размеренно подавали команду офицеры, и тупой,

забитый солдат, зубами разодрав бумажный пакетик с порохом, заряжал

ружье. "Пали!"

Боль простреленного мужицкого сердца Ульянов переживал, как

собственную боль... Но тому уже почти девять лет. Страсти, считал Илья

Николаевич, улеглись, и манифест оказывает благотворное влияние на