Избранное
Шрифт:
Над головой продолжало длинно и резко рваться, тонкой струйкой сочился с перекрытия песок, вздрагивало и время от времени ложилось плашмя желтое пламя коптилки, но все занимались своим делом. Евстигнеев взглянул на сосредоточенное лицо Аракеляна, который в отсутствие Полянова и Тишкова составлял боевые документы, вспомнил слова Хмелева «не превышай», и вновь обида обожгла его.
Вероятно, Хмелев решил, что он, Евстигнеев, тайком пытается осуществить то, что предлагал накануне и что комдив не принял безоговорочно. У Евстигнеева не было сейчас возможности рассеять заблуждение
Меньше всего хотел он превысить данную ему власть и подменить командира дивизии. Но чего действительно хотел — чтобы дивизия с наименьшими потерями выполнила свою задачу, а ее командир остался на своем посту — то, чего Евстигнеев так хотел и ради чего шел на дополнительный риск, теперь оборачивалось против него.
Евстигнеев усмехнулся: «Вот делай людям добро». Но потом, устыдившись этой мысли, подумал, что после ночного разговора с командующим Хмелеву и не такое могло пригрезиться. «Ладно,— сказал Евстигнеев себе,— сейчас не до обид, какая глупость!..» И снова усмехнулся и громко, нервно шмыгнул носом.
— Как там полки? — спросил он Сииельиикова, чувствуя по наступившему в темном углу молчанию, что дело неладно.
— Связь с полками оборвалась, товарищ начальник,— вполголоса доложил Синельников.
— Так восстанавливайте, восстанавливайте! — прикрикнул Евстигнеев и, хотя вой, треск и грохот бомбежки не прекращался, только как будто немного отдалился, распахнул дверь блиндажа и полез по мягким, слегка прогибающимся ступеням наверх, чтобы посмотреть собственными глазами, что там творится.
5 Ю. Пиляр
G5
14
Теперь все пять танков шли безостановочно, и, так как деревня Мукомелино, на которую они были нацелены, по данным воздушной разведки, больше не оборонялась русскими, продолжавшими по всем дорогам и по снежной целине отходить от Вазузина, танки прекратили обстрел горящей деревни.
Время приближалось к полудню, и танкисты вместе с гренадерами из полка СС «Германия» собирались устроить по случаю сегодняшней боевой удачи совместный обед (das Zusam-menessen), а для этого было необходимо сохранить в деревне хоть с десяток домов, где они могли бы разместиться и, кстати, раздобыть чего-нибудь свеженького к своему столу.
Кроме того, верные духу боевого товарищества (der Kame-radschaft), они даже несколько сбавили обороты моторов, дабы гренадеры, прошагавшие по этому ужасному русскому снегу около шести километров, постепенно могли прийти в себя…
Евстигнеев, разумеется, не знал о подобных заботах врага. Но он заметил, что фашистские танки и после перегруппировки пехоты движутся все с той же скоростью, не превышающей скорости пешехода. Расчеты Евстигнеева пока не были нарушены, пока он имел возможность ждать, и, поглядев на часы — было одиннадцать сорок семь,— а потом на напряженно-спо-койное лицо Тонечки, которая с утра не переставала удивлять его, он взял одну из бумажек, валявшихся на круглом столике у телефона. В бумажке крупным четким почерком было написано: «В ежедневную красноармейскую газету» — и пониже заголовок: «Четверо храбрых».
— Что это? — медленно, как во
Тонечка неохотно повернулась к Евстигнееву, ее острые карие глаза блеснули.
— Старший лейтенант Зарубин… не успел… вам, товарищ начальник…
Евстигнееву казалось, что она цедит слова в час по чайной ложке и то, что ей хотелось сказать, можно было сказать в сто раз короче.
— Ошибаетесь,— сказал он ей.— Это не мне. Для газеты. О вчерашнем.
Ровно сутки назад, поднявшись по земляным ступеням из блиндажа, он увидел с крыльца штабного дома, что на поле перед Вазузином, несмотря на бомбежку, все осталось на своих
66
местах. Немцы не контратаковали, и это лишний раз подтверждало, что в районе Вазузина у них нет свободных резервов. Надо было пользоваться моментом и продолжать наступать, пока они не подтянули подкрепления с соседних участков.
Евстигнеев постоял, оглядывая из конца в конец ярко-белое, в синеватых крапинах бомбовых и артиллерийских воронок поле, послушал, как громыхает бомбежка в армейских тылах, и пошел в штаб. Будь он комдивом, он дал бы подразделениям первого эшелона два часа на перегруппировку, затем завязал бы активный отвлекающий бой в центре, короткий артналет и нанес удар силами резервного полка на левом фланге, где дежурит со своими разведчиками Зарубин. А иначе так и будешь лежать в снегу.
Первой, кого увидел Евстигнеев, войдя в комнату, была Инна. В пушистой командирской ушанке, в белом чистом полушубке сидела она у окна и расспрашивала о чем-то Юлдашова, у которого за спиной была винтовка, а в руках — веник голик: вероятно, собирался подметать. Из-под ветхой ситцевой занавески возле печи виднелись чьи-то ноги в больших необмятых валенках.
— Здравствуйте, товарищ подполковник,— встав, виновато сказала Инна.
— Здравствуйте,— холодно ответил Евстигнеев.— А почему вы здесь, позвольте полюбопытствовать?
— Мне разрешил товарищ комиссар. Я всего на один час…
— Да, это я разрешил ей, я! — послышался из-за занавески глуховатый голос комиссара штаба Федоренко.
Евстигнеев откинул занавеску. Федоренко, плотный, круглоплечий, с малиновым от мороза лицом, доставал из фанерного посылочного ящика расшитые кисеты, пачки папирос, какие-тс узкие коробки, перевязанные по углам цветными ленточками.
— Привет, товарищ начальник,— дружелюбно и с удовольствием, как говорят только близким приятелям, сказал Федоренко.
— Привет.
— Ось, бачишь, попутно сорганизовал подарки лучшим нашим бойцам,— не без гордости начал было Федоренко, но, посмотрев на Евстигнеева, осекся.— Шо такое, Евстигнеев?..— спросил он озабоченно.
— Когда ты наконец поймешь, что распоряжения начальника штаба комиссар штаба отменять не может? — очень тихо сказал Евстигнеев.
— Это насчет Инны? — понизил голос почти до шепота Фе-
67
Доренко.— Так послухай, пока обеденный перерыв, пусть, понимаешь, потелефонирует Зарубину, нет, ты послухай…— повторил он настойчиво, видя, что Евстигнеев нахмурил брови.