Избранное
Шрифт:
Он оглянулся сощуренными глазами на телефониста, но тот был поглощен другими разговорами, теми, что шли на его линии.
— Приказ у нас один, ты знаешь: только вперед… Тем более у немцев ночью бездействует авиация — важный фактор,—
79
сказал, крепясь, Евстигнеев.— Так сколько в этих условиях тебе надо времени на подготовку?
Еропкин помолчал, должно быть, стараясь справиться со своими чувствами. Когда он через минуту заговорил, голос его был глуховато-усталым и вроде безразличным:
— Людей надо накормить горячей
— Короче говоря, сейчас ты наступать не можешь,— сказал Евстигнеев.— Так я тебя понимаю?
— Сам видишь, могу или не могу,— сказал Еропкин.— Я с уверенностью могу только взять винтовку и пойти в окоп… Так и доложи, если у тебя хватит духа, командующему или кому там из высшего начальства.
— Факты я доложу, в этом ты можешь не сомневаться,— сказал Евстигнеев, крайне удрученный в душе, посмотрел на телефониста, который улыбался каким-то услышанным по линии разговорам, и попросил связаться с командиром полка Кузиным.
— Вызови поживее левого соседа, Уфимского,— приказал Еропкин телефонисту и снова повернулся к Евстигнееву:— Ку-зину-то легче, у него три дота… Посиди еще, Михаил, поужинаем вместе, спиртику выпьем,— добавил он, невесело оживляясь.
— Насчет спиртика мы с тобой, по-моему, договорились, Иван. Да и не хочется без радости. Это когда есть приятный повод— хорошо. А с горя — нет, ты меня знаешь, Сибиряк,— сказал Евстигнеев, внезапно назвав Еропкина старым курсантским прозвищем.— Так что… не обижайся.
— Да уж какая обида!—ответил заметно огорченный Еропкин.— Теперь волей-неволей придется брать Вазузин. А что ты еще будешь делать?..
Они еще поговорили о жизни, пока сидевший на бетонном полу телефонист не доложил, что Уфимский на проводе. Евстигнеев попросил Кузина выслать навстречу людей, попрощался с Еропкиным и вылез снова в колючую морозную темь.
Пять танков за окном продолжали свой неумолимый железный ход.
— Алло! Алло! — тихо сказал Евстигнеев и резко подул в телефонную трубку.
80
17
— Товарищ подполковник, надо уходить!..
Широкое мясистое лицо ординарца Кривенко как бы распалось на части: вот нос, вот скулы, вот дрожащие вытянутые вперед губы, вот светлые, полные нестерпимого, неестественного блеска глаза.
«Вызвать к телефону командующего и вдруг бросить трубку и убежать… Какой позор!» — не то что подумал, а вроде (за недостатком времени) представил себе эту мысль Евстигнеев и, дивясь тому, как медленно все совершается, встал, посмотрел в окно, потом на часы.
Желтая минутная стрелка еще не придвинулась к критической черте.
Танки находились почти там же, где были, когда он взглядывал на них последний раз — черные покачивающиеся мишени
— Паника? — вдруг тонко произнес Евстигнеев и, поражаясь своей медлительности, полез в кобуру за пистолетом. В ту же секунду он увидел, как от штабного дома метнулась через дорогу к поваленной впереди изгороди угловатая фигурка Юлдашова с непомерно большой, неловкой связкой гранат…
— Ну что, Михаил Павлович? Что скажешь? — набросился на него Хмелев, когда Евстигнеев вернулся с передовой.
Хмелев в гимнастерке с расстегнутым воротом жадно, стакан за стаканом пил горячий крепкий чай. Ветошкин, тоже в одной гимнастерке, прохаживался по горнице, застланной домоткаными половиками.
— О-чень интересно, что он нам скажет, о-чень! — взглянув на Хмелева, молодым своим, энергичным голосом проговорил Ветошкин и остановился напротив Евстигнеева.
Евстигнеев понял, что до его прихода комдив и комиссар спорили и теперь мнение его, начальника штаба, должно было решить их спор.
— Раздевайся, душа любезный, выпей чаю,— сказал Ветошкин и крикнул:—Леня, подай чистый прибор!
— Даю, даю! — отозвался за переборкой уютный, домашний голос адъютанта.
— Если разрешите, я сперва доложу,— сдержанно сказал Евстигнеев, которого резанула эта домашняя обстановка, хотя он и не переставал понимать, что никакой пользы войскам не было
б Ю. Пиляр
81
бы, и даже наоборот, находись командир и комиссар дивизии в худшей обстановке.
— Ну, говори,— нетерпеливо прогудел Хмелев, выдвинулся из-за стола и положил большие руки на массивные круглые колени.
— Наступление этой ночью не может быть продолжено,— сказал Евстигнеев, начав с вывода, хотя минутой раньше намеревался начать с изложения фактов.— Соображения следующие…
— Не надо,— недовольно сказал Хмелев.— Слава богу, сам» полдня проторчал на морозе…
— А что я говорил? — воскликнул комиссар, но в его голосе не было торжества: несмотря на то, что в споре с Хмелевым взяла верх его сторона, он был не меньше, чем комдив, огорчен выводом начальника штаба.
— Твои предложения?..— поднял глаза на Евстигнеева Хмелев, и стало слышно, как хрипит в его груди.— Впрочем, твои предложения я тоже знаю. Надо в ночь войска дивизии привести в порядок, пополнить артиллерию боеприпасами… Правильно?
— Точно, товарищ комдив,— сказал Евстигнеев.— Необходимо всех бойцов по очереди обогреть в близлежащих домах или сараях, это обязательно. Необходимо еще раз под утро накормить их горячей пищей, пополнить стрелковые подразделения людьми…
— Где ты их возьмешь, людей?
— Поставим под ружье все, что можно,— жестко сказал Ветошкин.— Всех писарей, кладовщиков, ездовых — всех, всех под ружье. Все политработники дивизии завтра тоже выйдут в поле.
— У штаба армии есть резерв… Все же мы, наша дивизия, на направлении главного удара,— сказал Евстигнеев.— Это одно. А второе — тактические вопросы…