Избранное
Шрифт:
— Николай Трофимович, у нас больше нет курева?
— Есть,— ответил тот сквозь слезы и, помолчав, добавил еле слышно: — Я давеча пожарнику-то наврал, будто вы поручили испытать его. Вот он и не взял сигареты за брюкву… А так-то, может, и не принес бы ничего…
— Ладно, забудем про то. Главное, сейчас покурим. Пусть все наши ребята хоть по разу затянутся… Где же Верховский?
— Ausziehen Los! — раздалось поблизости.
— Раздевается седьмая. Следующая наша,— передернувшись всем телом, сказал Николай Трофимович.
—
— Сейчас…
Николай Трофимович попятился, растворился в толпе.
В этот момент со ржавым скрипом начали открываться двустворчатые ворота. Через проходную вошел и стал на место рапортфюрера дежурный по комендатуре. За воротами сипло прозвучало:
1 Товарищ Карбышев, мы немецкие коммунисты..,.
2 Да здравствует социализм! Да здравствует свободная Германия!
146
— Im Gleichschritt… Marsch!
И несколько секунд спустя:
— Arbeitkommando Riistung-zwo… Hundertzwanzig Heft-linge! 1
Четко захлопали по асфальту колодки. Пятерка за пятеркой, храня строгое равнение в рядах, в лагерь вступила еще одна рабочая команда. Строем проследовала она через площадь, затем хлопанье колодок отдалилось, смешалось, и все постепенно затихло.
— Верховский помер,— сказал Николай Трофимович, отдавая Карбышеву зажженную сигарету.
— Не может быть!.. Где он?
— Положили к стене. Мертвый. Говорят, схватился за сердце. Видно, разрыв…
Карбышев снял шапку.
Курили, как на фронте, молча, скрытно, пустив цигарку по кругу. Когда кончалась одна, прикуривали от нее другую.
— Ну вот, ребята,— сказал Карбышев.— Придет Красная Армия и воздаст всем по заслугам… Пусть живут наши дети, наша Родина… А эти палачи не уйдут от возмез…
Удар по голове оборвал его речь на полуслове.
— Руэ да!
Чахоточный блоковой бежал уже дальше, страшно нервничая, не зная, что все-таки будет с ним самим, во всем сомневаясь и от этого еще больше зверея.
— Ох и дурак! — сказал кто-то ему вслед.
— Попрощаемся, братцы…
18
Оставались считанные минуты. Вот-вот внизу хлопнет дверь, вырвется клубок пара, и на лестнице покажется предпоследняя группа: обнаженные головы, узенькие плечи, скрещенные натруди руки…
Карбышев видел, как из-за ограждения лестничной клетки выкатили светлое колесо, которое оказалось свернутым пожарным шлангом; заметил среди охранников в голубых шинелях того, моложавого, предлагавшего свою помощь; дважды перед дальнозоркими глазами его промелькнула плотная фигура оберштурмфюрера и жирная, шутовская, с медными пуговицами —
1 Рабочая команда Рюстунг-два… Сто двадцать заключенных! В этой команде с сентября 1944 г. по март 1945 г. работал автор повести Юрий Пиляр. (Прим. ред.)
147
брандмайора. В то же время Карбышев вглядывался в самого себя…
Внутри был целый мир, точнее, он ощущал себя целым миром, снова тем зеленым светящимся миром,
Сердце говорило: чепуха, бред!
Рассудок говорил: не чепуха и не бред. Для тебя все это погибнет!
«Бред,— говорил он себе,— это я погибну. А все самое дорогое в моей жизни остается».
— Los! Auf! — крикнул ему кто-то в голубой шинели.
Он узнал того пожарника.
— В чем дело?
— Идите за мной.
— Куда?
— Не спрашивайте. Я хочу спасти вас.
— Что я должен делать?
— Разматывать шланг. Подтаскивать его вместе со мной.
— Зачем?
— Не спрашивайте ни о чем. Все будут облиты водой и заморожены. У вас единственный шанс…
— Мне не надо такого шанса.
— Не теряйте зря времени.
— Уходите!
— Генерал, вы погибнете ужаснейшей смертью. А я гарантирую вам спасение, жизнь…
— Убирайтесь прочь! — закричал Карбышев.
Пожарник зло выругался сперва по-русски, потом по-немецки.
— Was ist da Ios? Was ist denn? 1 — послышался поблизости вкрадчивый голос оберштурмфюрера.
Пожарник щелкнул каблуками и доложил офицеру что-то неразборчивое. Оберштурмфюрер помедлил, закурил сигарету, потом махнул перчаткой. Пожарник поманил бывшего блокового.
1 Что там? Что происходит?
148
— Ausziehen! Aber los! — раздалась громовая команда Пеппи— унтершарфюрера Йозефа Нидермайера.
Сейчас должен погибнуть этот единственный мир. Его, Карбышева, мир. Он выключается из существования. Но самое лучшее, самое дорогое остается: его честь, любовь, убеждения. Он понял это, и даже несколько удивительно, как ему прежде не приходило на ум: физическое уничтожение человека ие означает полного уничтожения его там, где остаются и звезды, и море, на которые он смотрел, и милые черные глаза любимой дочери.
— Los! Runter! 1 — рявкнул Пеппи, подбросил и поймал на лету резиновую палку.
— Los! Los! — обрадованно подхватил блоковой.
…Остается Родина, остается родная армия, сотни, тысячи людей, одетых в военную форму, которые уважали и, возможно, любили его и которых любил он, потому что каким другим словом, как не любовь, назовешь то, что он делал для этих людей почти всю свою сознательную жизнь? Он надеется, его работы пригодились в Великую Отечественную, и это тоже дань любви к родному народу.