Избранное
Шрифт:
Наконец повизгивающий голос приказывает перейти на шаг. Устали, наверно, и конвоиры. Тяжело дыша, выравниваем на ходу ряды. Я стараюсь дышать глубоко: шесть шагов — выдох, пять-шесть — вдох. Но это плохо удается: слишком сильно колотится сердце. Олег, поменявшийся с кем-то местами, косит на меня насмешливый взгляд. Я успел заметить, что он любит под-
155
трунивать над всем и вся, такие люди мне нравятся, но сейчас его поведение меня злит.
Шагаем минут десять. Потом снова бежим. Опять шагаем, опять бежим, и так, пока перед
Останавливаемся. Вытираем потные лица. Нас снова пересчитывают— на этот раз тощий эсэсовский унтер, обладатель повизгивающего голоса, и эсэсовец-ефрейтор, стоящий у полосатой будки.
Шлагбаум поднимается. Проходим шагов сто, поворот, и сразу за оборвавшейся грядой леса видим крепость.
Продолжаем идти в ногу. Глаза ощупывают крутые стены, сложенные из больших неотесанных камней. Над стенами — паутина колючей проволоки. По углам — застекленные башни. Они тоже колючие: в открытые окна смотрят пулеметные стволы.
Крепость приближается. Заметно уже, что проволока над степами пристегнута к белым пуговкам изоляционных катушек. Различаем настороженные лица часовых на башнях. У ворот тоже часовые. Ворота железные, двустворчатые. Над ними, на арке, распластался каменный орел со свастикой в когтях.
Интересно все-таки, зачем нас сюда привели. Кажется, можно было бы покончить с нами в лесу. Я украдкой оглядываюсь на товарищей. Лица у всех строгие и, пожалуй, скорбные. Даже у Олега.
2
У ворот нам приказывают остановиться. Опять пересчитывают. Медленно раскрываются тяжелые створы, раздается: «Мютцен аб!» — и мы входим в крепость.
Нас ведут направо, за большое зеленое здание. Успеваю бросить взгляд в сторону: широкая асфальтированная площадь, светлые бараки, чистота и безлюдье. Странная крепость!
Останавливаемся между зданием и стеной. Из здания доносится шум каких-то машин. Нам приказывают повернуться спиной к стене. Из-за угла выходят высокий горбоносый эсэсовец в лайковых перчатках и какой-то странный субъект — толстый, лысый, в просторном светлом костюме, разрисованном красными полосами. У эсэсовца в руке изящный хлыстик, у лысого толстяка черная папка. Толстяк рассматривает нас с откровенным любопытством прозрачными голубыми глазками.
Мы подравниваемся.
— Руссеки? — спрашивает он.
— Русские,— гудим мы.
156
Горбоносый эсэсовец бьет хлыстиком по голенищу своего сверкающего сапога. Толстяк поспешно раскрывает папку. У него маленький, детский подбородок и упругие розовые щечки.
— Увага !,— говорит он.— Кто мает часы альбо пинензы, му-сит сюда давать. Слышите?
Я выучился немного по-польски, сидя в тюрьме, и понимаю, что он коверкает польский язык.
Ни часов, ни денег ни у кого, конечно, нет. Все молчат.
Горбоносый опять касается хлыстиком голенища. Лысый толстяк говорит:
— Быстро, скорей!
Затем предупреждает:
— Кто не дает часы, пинензы, достанет двадесят пять
Кто-то из наших тянет:
— Нет у нас ничего.
Горбоносый рявкает:
— Раздеться!
Толстяк добавляет:
— Живо!
Мы раздеваемся. Одежду складываем у ног. Появляется еще один человек, коротенький, юркий, с лицом, напоминающим крысиную мордочку. Он в синей спецовке, на голове суконная фуражка. Эсэсовец что-то говорит ему вполголоса. Человечек командует: «Налево!» — поворачивается и идет к зданию, сделав знак следовать за ним.
Мы, голые, спускаемся по каменной лестнице в какой-то подвал. Внезапно слышу знакомый голос: «Степан Иванович!» Степан Иванович —это профессор Решин.
— Алексей Иванович! — отзывается Решин.
Глаза постепенно свыкаются с темнотой. Вижу Алексея Ивановича и остальных инвалидов, сидящих на полу. Они в одном нижнем белье, острижены под машинку и побриты. У Алексея Ивановича без бороды болезненно одутловатое лицо.
Человек в спецовке не дает нам приблизиться к товарищам.
— Дальше! — кричит он.
Проходим дальше и попадаем в большой, залитый резким электрическим светом зал. Стены зала кафельные, под потолком душевые рожки. Из них бежит теплый дождь. Слева стоят табуреты, и возле них — люди с бритвами и машинками для стрижки.
Виктор проводит ладонью по подбородку. Подбородок у него
1 Внимание.
157
черный: пробивается щетинка. И вообще он весь черный: короткие жесткие волосы над невысоким лбом, резко изогнутые брови, глаза; кожа смуглая и только зубы белые. Он больше похож на грузина, чем на украинца.
— Черт-те что,— бормочет он, глядя на меня.
Я тоже ничего не понимаю: зачем нас привели в душ?
— А может быть, обойдется? — говорю я.
Виктор отрицательно трясет головой. Пожалуй, он прав: нечего себя тешить надеждой.
Моя очередь. Сажусь на табурет. У парикмахера на брюках белая тряпица с черными цифрами и синим треугольником, в центре которого выведена буква «S». Он перехватывает мой взгляд и спрашивает тихо:
— Дойч ферштеен?
Я киваю утвердительно. Парикмахер прикладывает к моему лбу холодную машинку. Слышу на ломаном немецком языке: «Знаете, что вас ждет?» Пожимаю плечами. «Вас убьют»,— шепчет он.
Не ново, но сердце екает. В глубине души я все-таки начал надеяться, что обойдется. Шепчу:
— Вы кто?
— Испанец. Республика.
— А что здесь такое?
— Концлагерь.
Молчу: мимо проходит юркий человек. Проводив его глазами, спрашиваю опять:
— Зачем нас моют?
Испанец, наклонившись, продувает машинку и говорит:
— Германский порядок, камрада.
Мне хочется пожать ему руку, но я боюсь его подвести.
Иду под теплый дождик. Олег усердно трет чью-то полусогнутую спину. Спина раскачивается, как маятник. Олег отдувается и поворачивает ко мне свою широкую мальчишескую физиономию.