Избранное
Шрифт:
Чай я пил поздно, все уже было прибрано, и в доме никого, кроме девочки, не оставалось, а она снаружи вешала клетку с попугайчиком на гвоздь в стене. Сама заморыш заморышем. Ноги как спички, а лицо совсем старушечье. Сказала мне, что зовут ее Фанни, и спросила, как меня зовут. Я сказал, чтоб называла меня Биллом, а она спрашивает:
— Деньги на деревьях растут, Билл, или не растут?
— Кто их знает,— говорю.— Может, и растут.
— А у нас есть дерево,— говорит.— Ты постереги дом, а я сбегаю посмотрю.
— Нет,— говорю.— Погоди до завтра, и мы вместе сходим. А сейчас,— говорю,— стереги дом, и хорошенько, чтоб в мою комнату никто не влез.
Вышел на улицу, и на тебе — мистер Клегг. Стоит в жилете поверх фланелевой рубахи, привалился
Пока не подошло время перекусить, делать мне особо нечего было, и я пошел в парк почитать газету. Но только я не читал, а смотрел, как один старикан у фонтана умывался. Умываться он кончил и долго причесывался, глядясь в воду, а потом прошел мимо моей скамьи и спросил, нужна ли мне еще моя газета. Не нужна, говорю. И отдал ему. Тут парень на соседней скамье вскакивает и говорит, что зря я это, он сам хотел попросить у меня газету.
— Не повезло,— говорю.
А он объясняет, что у него в то воскресенье было свидание с одной девушкой, а она не пришла. Вот около этой скамьи и уговорились встретиться, и с тех пор он так тут и сидит в одно и то же время. Но, может, она дала объявление в газете. Я бы сказал ему, чтоб он не брал в голову, только вид у него был очень расстроенный, и я только спросил, не пойти ли нам перекусить: по его одежде судя, ему это кстати пришлось.
Угостил я его шиллинговым обедом, и умял он его лихо: подкрепиться ему давно требовалось, это я сразу увидел, но он так и не сказал, есть у него работа или нет. А просто расписывал мне эту свою девушку, которая его надула, и, чтоб заткнуть ему рот, я сказал, что мы пойдем в киношку. Но тут я дал промах: когда свет погас, рядом со мной села девушка, я к ней ногу придвинул, а она вроде не против. Я толкнул, и она толкнула, а потом я ее руку ухватил. Держу, а сам думаю, как бы мне этого парня, Сэма этого, стряхнуть, если она, когда свет зажгут, ничего себе окажется,— и даже не разобрал толком, что там в первой части программы было.
Ну, свет зажгли, и гляжу, она из себя даже очень ничего. Она по мне глазами шасть-шасть, и, может, я ей тоже пришелся, да только она сообразила, что я с Сэмом, а он выглядел не то чтоб очень. Я ему сую мою жестянку и говорю, чтоб пошел покурил, если ему хочется, а он отвечает, что нет, что он после покурит. А пока ему хотелось поговорить про свою девушку, что она похожа на актрису в этом фильме. Я озлился, но все-таки духу не хватило послать его куда подальше. Пока шел главный фильм, мы с моей соседкой взялись за прежнее, а Сэм этот такой чокнутый, что, ей-богу, и не заметил ничего. Но чуть зажгли свет, как она удрала, потому что вот тут Сэм и сказал, что сейчас, пожалуй, покурил бы. Ну, я дал ему мою жестянку и думаю: все. Как бы не так! Опять он про свою девку заводится. Но тут я сказал: да к черту все это, пойдем выпьем.
Ну, мы и пошли в пивную и к закрытию порядком нализались. А они тогда сказали, что можно подняться наверх. И уж там мы крепко заложили. Сэм говорил про свою девку, а я, как нализался, так ничего против уже не имел. И против того, чтоб за все платить, тоже не имел, хотя просвистел больше, чем собирался. А в десять мы взяли такси и поехали потанцевать в одно знакомое Сэму место. Заведение оказалось шикарное, всякие разноцветные ленточки, воздушные шарики, но Сэм выглядел бродяга бродягой, и оба мы уже крепко заложили, а потому нас туда не пустили. Мы поехали в другое местечко, попроще, и там никто ни слова не сказал, даже когда мы стали к чужим девушкам вязаться. Двоих увели наружу, только они заартачились, когда мы им юбки пивом облили,— ну и конец. Правда, мне
День был воскресный, трезвонили колокола, но мне после вчерашнего ни до чего было, пока я не отхлебнул из бутылки, которую нашел в кармане штанов. Тут мне полегчало, и я посмотрел в окно: погода все еще была хорошая, а стирка миссис Клегг все еще висела на веревке. Я прикинул, не поехать ли на пляж пожариться на солнышке, но тут пришла Фанни и спросила, пойду я к дереву посмотреть, есть ли на нем деньги.
Наверху никого не было. Но миссис Клегг возилась на кухне, а ее муж вытащил стул на кирпичное крыльцо и читал газету. Мы с Фанни пошли к забору, где здорово воняло, потому что к той его стороне сваливались опилки из мясной лавки. На дереве деньги не висели, и Фанни скуксилась, но я сказал — может, сейчас не то время года. А Фанни говорит: надо в траве поискать, может, они поспели и упали вниз. И мы начали искать, а я уже в пальцах шестипенсовик зажал, но тут думаю, нет, пусть девочка порадуется. Подброшу ей шиллинг. Подбросил я шиллинг, гляжу — а это золотой, который мне старуха хозяйка на ферме подарила. Я было хотел на него наступить, но Фанни уже углядела. Понять она не поняла, но мне показать не захотела, и я только руку протянул, а она уже летит по кирпичным ступенькам вверх и верещит, что дерево у них денежное. Папаша поглядел поверх газеты и подставил ладонь, но миссис Клегг успела первой и сцапала. И пошло, и пошло. Они орут друг на друга, а Фанни ревет в голос и прыгает на кирпичах.
— Будет, Фанни,— говорю.— Поостерегись, а то ножонки у тебя как пить дать переломятся.
Я повел ее назад, мы еще поискали, и уж тут я позаботился, чтобы нашла она шестипенсовик. Папаша хотел его забрать, но миссис Клегг не позволила, и они опять разорались. А Фанни хотела пойти еще поискать, но папаша сказал, что он с нее всю шкуру спустит, если увидит ее под деревом.
Золотого мне жалко было, но я подумал: если миссис Клегг отложит его на новый глаз, то и ладно. А Фанни меня уже за руку тянула, чтоб я с ней поиграл в мячик, но тут вышла ее мамаша и начала полоть помидоры на грядке у забора, а я ей сказал, что окопаю их как следует, была бы лопата. Фанни пошла за лопатой, но тут явился мистер Клегг и сказал, что, пожалуй, сам покопает немножко.
— Ах, покопаешь! — говорит миссис Клегг, но он ничего не ответил.
А копать он принялся под деревом — покопает и бросит, покопает и бросит. Глядишь, еще неделя прошла, а он опять там возится.
Я пожалел, что не поехал на пляж: солнце вовсю печет, а в небе ни облачка. Весна была сухой, и все говорили: быть лету жарким. Кто-нибудь, уж конечно, своими ушами слышал, как один маори так предсказал. Но теперь ехать было уже поздно, и я пошел играть в мячик с Фанни, но мячик все время попадал по белью на веревке, и миссис Клегг на нас взъелась, а зря: не такое уж оно и чистое было. Ну, я сказал Фанни, что играть больше не могу, что у меня дела. А по правде сказать, я заметил в окошке ванной рядом с моей комнатой какую-то красотку: лицо утирает и за нами подглядывает. По лестнице я взлетел в три прыжка — идет она через площадку, а на самой только кимоно, что ли.
— Привет,— говорю, а она отвечает «здравствуйте», входит к себе и дверью хлопает. Ну да поближе выглядела она не такой уж красоткой, как в окошке,— пигалица, ну прямо кукла детская, совсем не в моем вкусе. Нужна она мне!
У меня засосало под ложечкой, я ушел и пообедал в заведении, где хозяин оказался далматинец. По воскресному времени там никого не было, и он захотел мне показать обоих своих маленьких сыновей, только младший так оробел, что спрятался за отцовскую ногу и только выглядывал из-за нее. А когда его хозяйка принесла жратву, он сказал, что она ни в какую не хочет учиться говорить по-английски. Пришлось ей только улыбаться, зато с малышами я поговорил. Отличные такие ребята, даже как-то жалко стало, что не я им отец.