Избранное
Шрифт:
— Да побыстрее! — говорит.
— Ну,— говорю,— работы, думаю, у вас для меня не найдется?
— Нет,— говорит.— Работы у меня для тебя нет. И так уж лишним плачу. Для работы они не лишние, а как платить им, тут и выходит, что кое-кто лишний.
— Да,— говорю,— только я думал, может, кто уволится.
— Ты думаешь, кто-нибудь уйдет,— говорит он.— Только никто не уйдет. Уйти-то легко, только сейчас время такое, что прийти трудно. Вот никто и не уходит, хоть уйти и очень легко.
Тут его хозяйка всовывает голову в дверь, и он мне говорит, чтоб я обождал минутку. А чуть он вышел, повар, толстенький такой круглячок, и не ходит, а семенит,
— Завтра приходи,— говорит.
Я спрашиваю, почему завтра, а он говорит, что тип, который у них в чулане посуду моет, завтра к доктору идет.
— А что у него? — спрашиваю.
— Сам знаешь,— отвечает.— Он мне утром показывал, смотреть страшно.
— Отлично,— говорю.— И спасибо.
Тут хозяин вернулся.
— А, ты здесь еще? — говорит.— Работы у меня для тебя нет.
— Ладно,— говорю.
— Можешь сейчас заплатить,— говорит он.— Один обед — один шиллинг.
— Нет,— говорю,— два обеда — два шиллинга, а заплачу я завтра.
Тут уж он и вовсе не обрадовался, но я вышел и позвал Терри, а Дал за нами на улицу вышел, но так ничего и не сказал. Мы с Терри пошли в порт, просто нам улицы надоели, а там на одном причале остановились поглядеть, как гуано разгружают.
— Вот попробуй,— говорит Терри.— За это добро платят надбавку.
— А ты? — спрашиваю.
— Нет,— говорит он.— Мне пыль противопоказана.
Я спросил одного человека, а он сказал, чтоб я пошел на судно и там спросил. Я пошел, но никак не мог найти того, у кого спросить. Заглянул в трюм, а грузчики лопатами эту дрянь в мешки ссыпают, только из-за пыли их толком и не разглядишь. Работают вроде в чем мать родила, все в поту, а пыль к поту липнет, и виден какой-то клубок тел, почти такого же цвета, что и гуано. Только потемнее там, где пот по коже стекал. Воняло, конечно, птичьим дерьмом, а чем оно еще пахнуть может? У меня в носу запершило, гляжу — а я весь уже в пылище этой с головы до ног. И ведь только посмотрел! Ну, я и вернулся к Терри. Сказал, что спросить было не у кого. Но работа вроде не сахар.
— Еще бы! — сказал Терри; мы прошли до конца причала и сели на краю, свесив ноги. И сидеть там было очень здорово. В первый раз за много дней ветер поднялся, и можно было сидеть на солнце и не жариться. По небу плыли большие пушистые облака, ветер дул навстречу отливу, поднимал волну, и я подумал, что жить все-таки хорошо и никто сытый спорить с этим не станет. Я прикинул, как думает Терри, но про такое не спрашивают, и я спросил только, может, он покурить хочет. Он свернул сигарету, но закашлялся, бросил ее, а я сказал, что простуда у него вроде никак не проходит.
— Это, собственно, не простуда,— говорит он.
— А? — говорю я.
— От войны осталось,— говорит он.
Я ничего говорить не стал, но подумал, что это подлость. Вроде бы Терри выглядел крепким и жилистым, но вот щеки у него провалились, да и морщины не очень его красили, а на костях — ничего, кроме кожи. Но когда все так подло, что тут скажешь? Только вот сидеть у конца причала мне вроде уже не так нравилось, и черт, я вдруг начал думать, что остался без гроша, а уж про это думать я не хотел.
— Пошли,— говорю. Я думал опять пройтись по бюро, но Терри сказал, что одного раза в день хватит, и мы заспорили, и я сказал, что все равно их обойду. А потом Терри пошел со мной, но ждал снаружи. И провалиться мне, если во втором же не оказалось предложения работы! На ферме, от города порядочно, и дорогу сам оплачиваешь,
А мне спать не хотелось. Я все смотрел на Терри и думал, что с ним будет, и никак не мог понять, почему он больше с лошадьми не работает. Правда, вид у него теперь был больной, да и место свое он, по-моему, сам бросил. Меня, конечно, все это не касалось, только мне он показался приличным парнем, и компанию с ним водить было приятно. А, думаю, к черту все, меня это не касается! Но ничего так и не решил. А тут, пока я раздумывал, что со мной не так, подходит один тип и садится на траву рядом со мной.
— Друг,— говорит,— ты бы мне шиллинг не одолжил, а?
— Нет,— говорю.— А моего товарища ты не буди.
— Извини, друг,— говорит и пересел в сторонку.
Ну, я подумал, что ведет он себя по-хорошему, и подошел к нему.
— Я сам на мели,— говорю.— Но шиллинг наскребу.
— Ладно, друг. Чего там! — говорит он.
— Да нет,— говорю,— бери!
— Благослови тебя бог,— говорит.
— Не за что,— говорю.
Тут он начал трепаться и сказал, что чуть меня Биллом не назвал, потому что похож я на одного его дружка, которого Биллом зовут. И такую историю сплел! Билл этот, объяснил он, настоящий был друг и, когда им туго приходилось, всегда готов был деньги пополам делить. Правда, потом платил больше тот тип, который мне про все это толковал. Он сказал, что с радостью платил, хотя и прикинул, что в целом своих денег он выложил куда больше, чем Билл. А Билл и не спорил. Билл говорил, не принимай к сердцу, вот придет его корабль в порт, и он за все разочтется. Ну, а потом он бродил по фермам искал работу и вдруг прочел в газете, что Билл выиграл в лотерею. И тут он задумался. Он и раньше думал, как бы разойтись с Биллом, но так, чтобы того не подвести. И вот такой удобный случай. Ему тогда туго приходилось, а Билл обещал рассчитаться, когда его корабль придет в порт. Только он чувствовал, что наговорить человек может что угодно, но, когда у тебя в руках настоящие деньги, все по-другому оборачивается. А потому он придумал одну штуку: решил напоследок еще раз Биллу услужить. Послал ему письмо, что, дескать, он узнал про хорошую работу на юге и отправляется туда, а ему желает всего самого наилучшего. И про лотерею — ни гугу. Но только он отправил свое письмо, как приходит ему письмо от Билла — тот ему всего наилучшего желает, потому что решил навсегда уехать и отплывает в этот самый вечер. И о лотерее тоже ни гугу.
— Вот оно как,— говорит он.
— Да,— говорю.
— Человеку друг нужен, такой, чтоб на него положиться можно было,— говорит.
— Да,— говорю, а сам уже не слушаю, потому что Терри проснулся.
— Ну, мне пора,— говорю.
— Погоди, друг,— говорит он.
— Нет,— говорю.— Мне надо идти.
— Да ты послушай, друг,— говорит.
— Да не могу я,— отвечаю, и пошел к Терри, и мы вместе пошли в бюро, и, пока Терри ждал, я сказал регистраторше, что эта работа мне не годится. Вышел и говорю Терри, что сорвалось, а он сказал, что я невезучий.