Избранное
Шрифт:
Он поднялся и закурил, и глядя на него - Хью обладает ростом почти в шесть футов, а в ширину он почти таков же, как в длину - я почувствовал, что на языке у меня вертится едкое замечание: я вспомнил об одном периоде в его жизни, о котором, насколько мне известно, он никому не рассказывал, по некоторой причине, когда он сам представлял из себя сплошной комок нервов. Как ни странно, он сам в то же мгновение начал разговор на эту тему.
– Ты можешь возразить, что мне не следовало там быть, - сказал он, - поскольку я был не тем человеком и не в том месте. Это не так. Ты, при всех своих страхах и ожиданиях неведомого, никогда не видел призраков. Но я, хотя про меня можно
Он снова сел в кресло.
– Вне всякого сомнения, ты помнишь, как меня колотило, - продолжал он, - но теперь, когда я полагаю, что совершенно обрел былое спокойствие, я могу поведать тебе об этом происшествии. До тебя я никому об этом не рассказывал, да и не смог бы. Я не могу сказать ничего плохого о повстречавшемся мне призраке, он, можно сказать, был в каком-то смысле вполне дружелюбным и даже полезным. Но он явился с той стороны; внезапно показался из тайны и тьмы, окружающих нашу жизнь.
– Сначала мне хотелось бы коротко рассказать тебе мою теорию о явлении призраков, - начал он, - и я постараюсь сделать это с помощью сравнений, образов. Представь себе, что ты, я, вообще все в этом мире, подобны людям, чьи глаза устремлены на крошечное отверстие в листе картона, который находится в постоянном движении, крутится. За ним находится другой лист картона, который, как и первый, также крутится, независимо от первого. В нем также имеется отверстие, и когда эти отверстия,- одно то, которое мы наблюдаем, а второе - как бы наблюдаемое духовно, - приходятся одно против другого, тогда мы слышим звуки и наблюдаем события в мире духов, поскольку они становятся видимы и слышимы для нас. Для большинства людей эти отверстия никогда не приходятся друг против друга на протяжении всей их жизни. Но в час смерти это происходит, и тогда листы картона останавливаются. В этом, как мне кажется, и есть смысл того, что мы называем "перейти в мир иной".
– У некоторых лиц отверстия в картоне относительно большие и они довольно часто оказываются одно напротив другого. Ясновидящие, медиумы и прочие. Но, насколько мне известно, у меня никогда не было склонности ни к ясновидению, ни к вызыванию духов. А следовательно, я отношусь к тем людям, которым в жизни не суждено увидеть призрак, у которых нет ни единого шанса, что для них отверстия в листах картона совпадут. Тем не менее, это случилось, и я был совершенно выбит из колеи.
Мне и прежде доводилось слышать нечто подобное, и хотя Хью приложил максимум усилий, чтобы сделать свое изложение как можно более образным и обыденным, меня оно не убедило.
– Надеюсь, что твой призрак окажется более оригинальным, чем твоя теория, - сказал я, возвращая его к исходной точке разговора.
– Надеюсь. Впрочем, не мне об этом судить.
Я подкинул в камин угля и поворошил его. Хью обладает, с моей точки зрения, огромным талантом рассказчика различных историй, тем драматизмом, который так необходим рассказчику. Помнится, я как-то раз предложил ему заняться этим профессионально, и, когда настанут тяжелые времена, обосноваться где-нибудь у фонтана Пикадилли, и рассказывать прохожим за вознаграждение истории в духе арабских сказок. Большая часть человечества, по моему мнению, не любит длинных историй, но меньшая, к которой отношусь и я, относится к ним благосклонно, тем более если они касаются ситуаций, имевших место в реальной жизни, и к тому же, позволю себе напомнить, Хью был прекрасным рассказчиком. Мне нет дела до его теорий и его образных сравнений, но когда
– Валяй, начинай, только не торопись, - сказал я.
– Краткость, может быть, и сестра таланта, но губительна для рассказчика. Я хочу знать, когда и где это случилось, что у тебя было на обед и где именно ты обедал, и что...
Хью начал.
– Это случилось двадцать четвертого июля, ровно полтора года назад, - сказал он.
– Я сдал свою квартиру, если ты помнишь, и приехал к тебе в город погостить с недельку. Мы с тобой обедали здесь, вдвоем...
Я не мог не вмешаться.
– Ты увидел призрак здесь?
– спросил я.
– В этой маленькой квадратной коробке, именуемой домом, на улице современного города?
– Я был в доме, когда увидел его.
Я замолчал.
– Мы пообедали здесь, на Грэм-стрит, - продолжал он, - а после обеда я отправился на какую-то вечеринку, а ты остался дома. За обедом твой слуга нам не прислуживал, а когда я спросил тебя, что с ним, ты ответил, что он болен, и, как мне показалось, сразу сменил тему.
Когда я уходил, ты дал мне ключи, а когда я вернулся, то обнаружил, что ты уже лег спать. У меня, однако, было несколько писем, которые требовали спешного ответа. Я написал их, запечатал и опустил в почтовый ящик напротив. Наверное, было уже поздно, когда я поднимался к себе.
Комната моя находилась на четвертом этаже, окна ее выходили на улицу, мне почему-то подумалось, что обычно ты сам ее занимаешь. Ночь была очень жаркая; когда я уходил на вечеринку, сияла полная луна, но когда я вернулся, небо заволокло тучами и все говорило за то, что еще до наступления утра разразится гроза. Голова была тяжелая, очень хотелось спать, и только улегшись в постель я обнаружил, по тени, отбрасываемой оконными рамами на занавеси, что только одно из окон открыто. Я поленился встать с постели, чтобы открыть остальные, как бы жарко и душно мне ни было, и вскоре уснул.
Когда я проснулся, не знаю, но еще не светало, но я не припомню такой необыкновенно глубокой тишины, которая стояла тогда. Не было слышно прохожих, ни звука колес; музыка жизни стихла. Однако я чувствовал себя свежим и бодрым, полностью стряхнувшим усталость и сонливость, хотя проспал всего лишь час, два - самое большее, поскольку рассвет даже не занимался; то, что я не смог сделать раньше, а именно - встать и открыть второе окно, - теперь далось мне с необычайной легкостью. Я раздвинул занавеси, распахнул створки, и высунулся наружу, - мне было жарко и хотелось хоть немного свежего воздуха. Снаружи стояла жара, и хотя, как тебе известно, мои чувства не зависят от капризов погоды, я почувствовал ничем не объяснимый страх. Я попытался объяснить его себе, и не смог: день накануне прошел приятно, я ожидал наступления такого же приятного дня, и все же ощущал странные опасения. И вдобавок я вдруг почувствовал себя необычайно одиноким в этой предрассветной тишине.
Затем внезапно где-то неподалеку от меня раздался звук приближающейся повозки; я отчетливо слышал неторопливый топот пары лошадей. Они еще не были видны, двигаясь по улице, но от этого проявления жизни чувство ужасного одиночества, о котором я уже говорил, вовсе не стало менее слабым. А кроме того, что-то подсказывало мне, приближающаяся повозка и это чувство одиночества связаны какой-то неведомой нитью.
Затем я увидел ее, но поначалу никак не мог понять, что она из себя представляет. Потом видел двух черных лошадей с длинными хвостами, а то, во что они были впряжены, сделано из стекла и обрамлено черным. Это был катафалк. Пустой.