Избранное
Шрифт:
Вдруг хорошо знакомый мне голос нарушил тишину, голос миссис Стоун, произнесшей: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". Казалось, он исходит откуда-то из-за ворот в стене красного кирпича, окружавшей лужайку и, посмотрев в том направлении, я увидел поднимающиеся из густой травы надгробия. От них исходило странное сероватое свечение, так что я без труда смог прочитать надпись на ближайшей ко мне плите: "Недоброй памяти Джулия Стоун". Джек, как обычно, поднялся, и я снова проследовал за ним через гостиную и вверх по лестнице с множеством ступеней. Было темнее, чем обычно, и когда я вошел в комнату, то смог разглядеть только контуры мебели, с расположением которой был хорошо знаком. Также в комнате царил ужасный запах -
Этот сон, с изменениями, о которых я уже говорил, повторялся на протяжении пятнадцати лет. Иногда я видел его две-три ночи подряд; один раз случился перерыв в полгода; но в среднем, должен сказать, я видел его один раз в месяц. Начинался он, как обычно начинается кошмар, и всегда заканчивался ощущением ужаса, которое, вместо того, чтобы тускнеть со временем, наоборот, становилось все ярче и ярче, по мере того, как я его испытывал. Случались странные и страшные события. Персонажи, как я уже говорил, старели, брак и смерть посетили эту странную семью, и я никогда, после того, как умерла миссис Стоун, не видел ее снова. Но я всегда слышал ее голос, который сообщал мне, что комната в башне приготовлена; и независимо от того, пили ли мы чай на лужайке или в одной из комнат, я всегда мог видеть ее надгробие в непосредственной близости от железных ворот. То же самое я могу сказать относительно ее вышедшей замуж дочери; как правило, она не присутствовала на чаепитиях, но один или два раза она снова появилась, в сопровождении мужчины, который, как я понял, был ее мужем. Он так же, как и все остальные, всегда молчал. Но, поскольку сон постоянно повторялся, в часы бодрствования, я перестал придавать ему какое-либо значение. На протяжении этого времени я ни разу не встретил Джека Стоуна наяву, мне никогда не попадался дом, хоть сколько-нибудь напоминавший мрачное строение из моего сна. А потом случилось это.
В тот год, в конце июля, я находился в Лондоне, и принял приглашение приятеля провести первую неделю августа в доме, который он снял на лето в Эшдаун Форест, графство Сассекс. Я выехал из Лондона рано утром; Джон Клинтон должен был встретить меня на станции Форест-Роу, после чего мы должны были провести весь день на поле для гольфа, и только вечером отправиться в дом. Он был на автомобиле, и мы, проведя за игрой прекрасный день, выехали около пяти часов вечера, поскольку до дома нас отделяло всего лишь десять миль. Было еще довольно рано; мы не стали пить чай в клубе и решили отложить чаепитие, пока не приедем домой. Пока мы ехали, погода, бывшая до сих пор не такой уж жаркой по причине свежего ветерка, как мне показалось, начала меняться; воздух становился горячим и неподвижным, и я почувствовал неопределенное зловещее предчувствие, как перед грозой. Джон, однако, не разделял моего мнения, приписывая изменение моего настроения двух проигранных мною партий. Дальнейшее развитие событий показало, однако, что я был прав относительно грозы, но не думаю, чтобы, разразившись только ночью, она одна стала причиной моей депрессии.
Наш путь лежал между высоких холмов, и прежде, чем мы успели отъехать достаточно далеко от клуба, я задремал и проснулся, только когда заглох двигатель. Я открыл глаза и сразу оказался во власти сильных ощущений, отчасти страха, но, главным образом, любопытства, ибо обнаружил, что нахожусь у порога дома из моих снов. Мы прошли, - и я никак не мог до конца осознать, сплю я или бодрствую, - через украшенную темными панелями залу и вышли на лужайку, где в тени дома стоял стол с чайными приборами. На лужайке были цветочные клумбы, ее окружала стена красного кирпича с железными воротами в ней, а позади нее росли грецкие орехи. Фасад дома был вытянут, один конец его упирался в трехэтажную башню, возрастом более древнюю, чем прочие строения.
Начиная с этого момента, сходство с повторяющимся сном прекратилось. Здесь не было безмолвствующей, ужасной семьи, за столом собралось много чрезвычайно веселых людей, которых я знал.
Чаепитие протекало в спокойной обстановке, но вскоре миссис Клинтон поднялась. В тот момент, как кажется, я уже знал, что она собирается произнести. Она обратилась ко мне и сказала:
– Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне.
При этих словах меня на мгновение вновь охватил ужас, подобный испытываемому во сне. Но он тут же прошел, и я снова не ощущал ничего, кроме жгучего любопытства, которое вскоре было удовлетворено.
Джон повернулся ко мне.
– Твоя комната расположена на самом верхнем этаже, - сказал он, - но мне кажется, ты будешь вполне удовлетворен. Извини, но дом полон гостей. Может быть, хочешь подняться и посмотреть ее сейчас? Как стемнело! Ты был прав, - скоро начнется гроза.
Я встал и последовал за ним. Мы миновали зал и поднялись по до боли знакомой лестнице. Затем он открыл дверь, и я вошел. И сразу же ощущение беспричинного ужаса вновь овладело мною. Не знаю, чего именно я боялся: я просто боялся. А затем в памяти всплыло имя, казалось бы, давно позабытое, и я понял, чего я боюсь. Я боялся миссис Стоун, могила которой со зловещей надписью: "Недоброй памяти", которую я так часто видел во сне, находилась как раз за лужайкой, простиравшейся под моим окном. Спустя время страх совершенно прошел; я, спокойный, в здравом уме, находился в комнате, в башне, так часто виденной мною во сне, среди знакомой обстановки.
Я осмотрелся, до некоторой степени чувствуя себя хозяином, и нашел, что по сравнению со сном, так часто виденным мною, здесь почти ничего не изменилось. Слева от двери стояла кровать, вдоль стены, изголовьем упираясь в угол, здесь же располагались камин и книжный шкаф; напротив двери, в стене, были два застекленных и забранных решетками окна, между которыми стоял туалетный столик, на четвертой стене был прикреплен умывальник и рядом с ним большой шкаф. Мой багаж был уже распакован, принадлежности туалета аккуратно разложены возле умывальника и на туалетном столике, а моя пижама - на застланной кровати. Но потом, с необъяснимой тревогой, я заметил два предмета, которые не присутствовали в моих снах: картина, масляными красками, изображавшая миссис Стоун, в натуральную величину, и черно-белый эскиз Джека Стоуна, таким, каким он приснился мне с неделю назад: болезненный, неприятный мужчина лет тридцати. Этот эскиз висел между окнами, глядя через комнату на другой портрет, расположившийся возле кровати. И чем дольше я смотрел на них, тем сильнее меня охватывало чувство страха.
Портрет изображал миссис Стоун такой, какой я видел ее в последний раз: постаревшей, увядшей и седой. Но, не смотря на очевидную слабость тела, она была на удивление полна жизни, исполнена злом, едва ли не выплескивавшемся с полотна. Зло сквозило во взгляде прищуренных глаз, на ее губах блуждала улыбка - улыбка демона. Вся она словно бы едва сдерживала радость, неистовую, злую радость; ее руки, сложенные на коленях, казалось, подрагивали от сдерживаемого тайного ликования. А потом я заметил надпись в левом нижнем углу и, заинтересовавшись художником, написавшим этот портрет, я наклонился и прочитал: "Джулия Стоун, работы Джулии Стоун".
Раздался стук в дверь, вошел Джон Клинтон.
– Здесь есть все, что тебе необходимо?
– спросил он.
– Даже больше, чем хотелось бы, - сказал я, указав на портрет.
Он рассмеялся.
– Старая леди, с несколько грубоватыми чертами лица, - сказал он.
– Насколько мне известно, это ее автопортрет. Я бы не сказал, что она хоть немного польстила себе.
– Но разве ты не видишь?
– спросил я.
– Это лицо нисколько не напоминает человеческое. Это лицо какой-то ведьмы, какого-то дьявольского существа.