Избранное
Шрифт:
– Не помню, - говорю.
– Я тогда маленький был...
– Ну хорошо, когда вам паспорт вручали, там было написано: гражданин СССР...
– Других не было, выбирать не приходилось.
– Оригинально!
– произнес старичок, записал что-то и подходит с пустыми руками.
Я говорю:
– Вы что - книгу-то уже написали? Денег мне больше не даете?
Он говорит:
– Я ждал, когда вы спросите.
Я говорю:
– Поздравляю, вы дождались.
– Вот вам десять рублей!
–
– А что?..
– А "спасибо", - говорю я.
Одуванчик чуть не облетел от удивления.
– С-спасибо, - сказал, отошел к столу и записал что-то.
Я вытянул шею, заметил одно слово "подвержен".
– Вы, случайно, не из милиции?
– спросил.
Он опять что-то записал.
"Ах ты черт!" - думаю.
– А то я сам из милиции, - говорю.
Он опять что-то записал.
– Сам, - говорю, - из милиции недавно вернулся... вызывали зачем-то.
Я думал, одуванчик спросит зачем. А он спрашивает:
– Что делали 19 августа 1991 года?
– Чего делал... чего делал... Чего я могу делать, если у нас получка 22-го!
Тут он долго-долго писал. Минут пять. Потом спрашивает:
– Почему у лопаты ручка длинная?
– Чтоб на плече носить, - отвечаю.
– Сколько можете употребить спиртного?
Я говорю:
– Не знаю...
– Подумал и говорю: - Не знаю... сколько раз пил - всегда не хватало! Деньги-то у вас уже кончились или опять ждете?
Профессор осторожно потрогал мой лоб. Рука у него была теплая.
– В партии были?
– аккуратно спрашивает он.
– Я в Ленинграде-то не был, - говорю я.
– И теперь уж никогда не буду, потому что его скоро переименуют!
Одуванчик хотел что-то записать, но у него карандаш выпал из пальцев.
– Что вы ждете от жизни?
– спрашивает он.
– Ну...
– Я огляделся.
– Ну... а сколько у вас денег осталось?
Он пересчитал.
– Сто... один.
– Иду на все!
– говорю.
– Не понял, - не понял одуванчик.
– Если отвечаю - отдаете все, - объясняю.
– А если...
– Тогда половину.
– А если...
– Ну вы уж совсем! Заставляете человека открывать душу и жметесь!.. Я с вами чувствую себя хуже проститутки!
– Простите!
– покраснел профессор.
– Вот...
И положил передо мной бумажные деньги и мелочь.
– Обижать не надо...
Я отодвинул мелочь, потом взял.
– Ну...
– сказал профессор.
– Не запряг - нукать-то! Как вы с народом! Кинули подачку и сразу: ну! Не видите, что ль, что я деньги считаю!
Пересчитал и говорю:
– Не сто один, а сто два - обманывать нехорошо! Мелочь я не считал, я не мелочусь!
– Ну?
– напомнил он робко.
Убрал я деньги в карман, похлопал
– А жду от жизни... жду я от жизни, что она скоро кончится, а я так и не пожил по-человечески! Есть еще деньги?
– Не-ет...
– Тогда пока, - сказал я.
Надел шляпу. Его ему на нос. И вышел весь...
Про бюст
На днях подходит ко мне один... говорит: "Виктор Михайлович, сейчас проводится конкурс "Бюст-99", не хотите принять участие?"
Я говорю: "Так там это... женщины вроде..."
Он говорит: "Да какая вам разница - спонсор наш, мы вам почетную третью премию и деньги!"
Я спрашиваю: "А почему я? Я не то что на женщину - жена говорит: на человека не похож!"
Он говорит: "Не знаю, почему выбор пал на вас, - дело после банкета было, и спонсор собственноручно писал... Мы потом египтологу дали, и он нам эти иероглифы расшифровал! Но тоже после банкета!"
Я говорю: "Да что я показывать-то буду? Если у меня там нет ничего!"
Он говорит: "Не современно вы рассуждаете, Виктор Михайлович! Многие деятели культуры согласились бы за деньги и не такое показать! А тут конкурс! Телевидение!"
Я, как представил себя с бюстом по телевизору, кричу: "Ни за что!"
Он говорит: "Ну хорошо, сколько вы хотите?"
Я думаю: "Чтоб отвязался, скажу: "Тысячу долларов"". Говорю: "Тысячу зеленых!" Он говорит: "Нет проблем!"
И тут внутри у меня что-то дрогнуло. Думаю: "Детям надо купить... жене. Что я, в самом деле, изображаю из себя?!"
Говорю: "Ладно, где обнажаться?"
Приехали в концертный зал, там ведущий. Говорит: "Раздевайтесь". Я разделся. Он посмотрел на мою грудь и говорит: "А вы ничего дома не забыли?"
Я говорю: "Теперь так носят! Один парижский кутюрье называет это "Воспоминание о детстве"".
Ведущий говорит: "Может, для него и воспоминание о детстве, а я, глядя на вас, вспоминаю сумасшедший дом!"
Тут, который меня привел, шепнул ему что-то, и он говорит: "Впрочем, мы здесь собрались не для дискуссий - идите на подиум!"
Ой, страшно мне стало! Но сказал себе: "А если бы я был в разведке?! Как Штирлиц?! Который красиво носил ненавистную фашистскую форму! А мне легче: я без формы - только в трусах!"
Ведущий говорит: "Кстати, как у кутюрье этого фамилия?" А у меня из всех французских фамилий в башке только одна вертится: Мишель Легран. Я говорю: "Мишель Ноган!"