Избранное
Шрифт:
— Давай в сторону, не будем мешать движению, да… Вот и хорошо…
— Черт побери! Эта высотка — всего-навсего несколько жалких камней! Засветло я видел ее как на ладони. Непонятно, чего туда наших понесло!
— Тактика, дружище. Готовится что-то значительное.
— Хоть бы деревья там были.
— Где?
— На этой высотке! Где же еще?
— Ух, и вредный ты старик!
— Деревья — это богатство. Доски, балки…
— Отстань.
— Как бы там ни было, будет позор, если в этом году не покончим с большевиками.
— Позор на весь мир, это и я скажу.
— Ну вот видишь! Чего ж ты меня-то
— Черт побери! Что тут общего?
— Говоришь, как идиот, все путаешь.
— Я ничего не сказал. Разве я говорил что-нибудь?
— Ничего.
— Ну, то-то…
Шаги. Все время кто-то приходит, уходит.
— Чую дым. Старый заслуженный штрафник утверждает, что здесь курят.
Это был новый голос, грубый, властный, не вязавшийся с беззаботным тоном говорившего.
— А-а! Штрафная рота!
— Куда прешь, братец! Здесь мои ноги!
— Blboune![50] — вырвалось вдруг чешское слово, и тот же голос произнес по-немецки: — Откуда мне знать, что ты тут свои вонючие клешни растопырил! Подвинься малость!
— Ну, ну!
— Ну, ну! — Кляко насторожился, потому что голоса звучали вызывающе.
— Так я сразу и испугался вашей милости!
— Штрафная рота! — И один из первой пары даже плюнул.
Новый, зажигая сигарету, сказал:
— Да, штрафник. Но я бы не советовал тебе так говорить, особенно в темноте, нет, не советовал бы. А ты еще и плюнул. Милок, не надо так делать!
— Ух, а я испугался!
— Милок, не делай этого. Я старый заслуженный штрафник. А почему? Потому, что во мне больше солдатской доблести, чем во всей твоей семье вместе с твоим прадедом. Ты понимаешь, дружок, что такое бывалый солдат? Один унтер, некий Пауль Кеттнер, — с ним ты не встретишься, ведь унтеров на божьем свете как собак нерезаных, — тот тоже не хотел мне верить и — недосчитался зубов. Вот я и говорю, что если и есть у нас порядочные люди, так они ходят в штрафниках. А что касается меня, — это истинная правда.
Кто-то рассмеялся.
— Сегодня-то вы ничего геройского как раз и не совершили.
— Это другое дело, дружок. Как следует не подумали.
— Как это?
— Я тертый калач и что знаю, то знаю. Да разве так делают? Наши начальники думали, что Иван на триста четырнадцатой спать будет. А он не дремал. Скверную штуку он нам подстроил, вот что, милок. И когда я лежал под высоткой в этой вонючей яме, я сказал себе: «Фридрих, пробил твой последний час. Так ты хоть помолись, безбожник поганый, и геройски вгрызайся в землю!» А эти русские забросали нас гранатами, будто тухлыми яйцами. Сверху-то сподручнее бросать, будто камешки в пруд. После сегодняшнего вечера я самым старым в штрафной роте остался. Эх, самым старым и самым порядочным. Восемь месяцев в штрафниках хожу, а Ганс Бергер приказал долго жить. Мой друг и приятель и, вроде как я, порядочный человек! Несу его, вот он лежит. Когда нам приказали убирать убитых, я сказал себе: «Смотри, Фридрих, Ганса не забудь. Он был твой друг и приятель, он заслуживает того, чтобы ты его сам нес». Наша дружба была бы не в дружбу, если бы я позволил кому-нибудь нести его. И я сдержал слово, потому что я человек порядочный. Вот, взгляните-ка на него! — Говоривший поднес горящую зажигалку к лицу убитого. На лице вместо носа и рта зиял кровавый провал величиной с
— Гаси!
— Конечно, погашу! — Фридрих погасил зажигалку. — Мертвые не говорят, мертвые не поют, они только пугают. Вот мы их и собираем да поскорей в землю упрятываем. Я быстро, очень быстро это правило понял.
В словах Фридриха звучали отчаяние, безнадежность, куда делся шутливый тон! Наступила долгая гнетущая тишина. Она разила быстрее и беспощаднее шквального огня мин.
Кляко подошел с сигаретой в зубах к немцам и спросил по-словацки:
— Тут кто-то говорил по-чешски…
— Я… — послышался неуверенный ответ. — А ты кто такой?
— Словак! Словацкая батарея.
— Ах, так!.. — Разговор оборвался. Солдат, видно, соображал, с кем имеет дело. Первая пара встала и, сказав коротко: «Мы пошли», — удалилась. Убитого они унесли с собой.
— Ты чех?
— Ты что? — ответил он по-чешски. — Откуда здесь взяться чеху? Я паршивый судетец, немчура и заслуженный штрафник — если хочешь знать.
— Отто Реннер жив?
— Ты его знал?
— Немного. Он забрел перед атакой в наш блиндаж.
— Ну так от нашего интеллигента мокрое место осталось. Свалился и не пикнул даже. Ясное дело — прямо в грудь. И как раз рядом со мной. Да что тут рассказывать? Загнулся.
— Жалко…
— Еще бы. Мне тоже. Хороший малый был. Послушай-ка, а ты здесь почему очутился? — Кляко промолчал, не найдя подходящего ответа, а солдат продолжал: — Слыхал я, будто здесь где-то словацкая батарея стоит. До чего же чудно мне это показалось!
— Я ничему больше не удивляюсь.
— Вот-те на! — насмешливо сказал Фридрих. — И давно ты на фронте?
— Три недели.
— Извини, братец, но ты все врешь. Я почти три года служу. С самого первого дня, понял? И что ни дальше, дела все такие творятся, что только диву даешься. И я дивлюсь. Погоди, и не такое увидишь. Три недели — курам на смех. Поверь старому солдату.
— Сигарету не хотите?
— Не откажусь. В самую точку попал, спасибо. В штрафной роте паек убогий. Нынче получили по два десятка, чтоб в башке прояснилось, а кроме того, — он наклонился к уху Кляко, — еще и в карманах Бергера пошарил. Ведь ему, бедняге, курево больше не понадобится.
— Возьмите еще. — И Кляко протянул непочатую пачку.
— Вот спасибо-то. Хороший вы человек, сразу видать. — Солдат стал говорить Кляко «вы», в голосе его зазвучала искренняя взволнованность.
Второй солдат, который пришел с Фридрихом, долго молчал и вдруг спросил по-немецки:
— О чем вы говорите?
Фридрих грубо и тоже по-немецки отрубил:
— Тихо ты, дерьмо вонючее! — И обратился к Кляко по-чешски: — Одно слово по-чешски скажешь, а эти сволочи уже думают, что ты рейх продаешь. Странные люди эти немцы! Я сам из Судет, но Прагу хорошо знаю: десять лет там прожил. Работал сторожем на пристани, зимой лед развозил и что придется делал. Но держался все поближе к воде. Лед-то ведь та же вода! Скажете, нет? Не знаю почему, но в нутре у меня что-то чешское, должно быть, сидит. Не верите? С чего бы я тогда в штрафники угодил? Да что там, и говорить не стоит! Все глупость одна! Чокнутый! Так в нашей роте говорят. Поверь мне, словак! А вот как вас-то в это дело втянули, и понять нельзя. Чем заманили-то, спрашиваю? И ведь верят вам, словакам, немцы, верят…