Избранное

Глазков Николай Иванович

«Это нас учили в институтах…»

Это нас учили в институтах. Мы поэты поперек и вдоль. Разбираемся в науках трудных, Кроме деньгологии одной. Очевидно, это не так важно, — Я к такому выводу приду. Ибо, если рассуждать отважно, Каждый получает по труду. Дураки — это лентяи мысли, А лентяи — мысли дураки. И над ихним бытом понависли Недостигнутые потолки. 1947

«От ерунды зависит многое…»

От ерунды зависит многое — И, верный милым пустякам, Готов валяться я у ног ее Из-за любви к ее ногам. Она, единственная самая, — Душе живительный

бальзам, Лишь на нее глядят глаза мои Из-за любви к ее глазам. 1947

«Пусть с вашей точки зрения…»

Пусть с вашей точки зрения Все это извращения — Но мир в момент творения Был создан из вращения. Вращались точки мнимые, Что не имеют плотности, Потом вращались линии, Потом вращались плоскости. Вращалась вся Вселенная, Был бесконечный радиус. Всё для увеселения, Всё, что живое, — радуйся! А ежели в наш век не те Я изложил учения, Возьмите опровергните Пяти минут в течение. 1947

«Я не люблю, когда слова цветисты…»

Я не люблю, когда слова цветисты И строчки перманентно завиты, И облака плывут, как аметисты, — Все это лишь бумажные цветы. Не тот поэт, пронырлив кто и ловок И норовит продать скорее стих, Но точности простых формулировок По формулам природы не постиг. 1948

«Это так устроено всевышним…»

Это так устроено всевышним, Что два мира в мире я имею. У меня сегодня в мире книжном Варварская ночь Варфоломея. С факелами рыщут изуверы, Диким криком оглашая тьму, Люди умирают из-за веры И живут в страницах потому. Смерть и смерть, и слава гугенотам — Повествуют ветхие слова. А в реальном мире счастлив кто там? Кто своей любимой обладал? Будет счастье биться за идею, Будет счастье пировать с любимой. Счастье — это выдумка злодея И закон судьбы неколебимый. Счастье устарело. Поновее Будет вероятность и расчет. Ни в какое счастье я не верю, Потому меня к нему влечет. И к тебе влечет. А ты такая, Что, наверно, не поймешь любви. В нашем мире — истина нагая, В книжном мире — в море корабли. И любовь… Я сам не верю фразам, В эту ночь все было трын-трава. В книжном мире находился разум, А в реальном — жалкие слова О любви, где обладанье чудно Всем, что есть от пальцев до волос. Сговориться, вроде бы, нетрудно, Только вот мечтанье не сбылось… И от пораженья стало горько, Как от бесполезного труда. Я тебе не нравился нисколько И себе не нравился тогда. А потом писал стихи, черкая, Ибо мне не нравились они. Ты была хорошая такая. Между нами протянулись дни, Как забор. Но ты ему не рада И забор забвению предашь. Девочка, ты не корабль пирата, Чтобы брать тебя на абордаж, Доставляя этим неприятность Мне, тебе и призраку любви. Между нами вера — вероятность, В книжном мире — в море корабли. И любовь, какой на свете нету… Просто перепутались пути, Просто в биографию поэта, Если хочешь, можешь ты войти. 1948

«Могу ли отделаться легким испугом…»

Могу ли отделаться легким испугом, Могу ли писателем зваться, Когда считал человека другом, А он оказался мерзавцем. Инженер души или инженер пера, Очевидно, не знал, что творится, я — Психология где у меня была И божественная интуиция? Значит, в алгебру снова втесался просчет. Нет и еще раз нет. Просто не так прост черт И не так остроумен

поэт. Земля не необитаемый остров. Ошибался и впредь ошибаться буду. Даже бог наш среди апостолов Разглядеть не сумел Иуду. 1948

Саше Межирову

Тебе надоело со мною возиться; От слов моих в мыслях твоих угар; Как чеховский тот агроном возницу, Так я тебя напугал. А если писал стихи — про природу, Вино и любовь — бесполезные… И ты убежал от меня в болото, А я застрял на телеге поэзии. Что ты в болоте, а я на телеге, Ни мне, ни тебе не легче; Мы просто разные человеки По мыслям, по жизни, по речи. А годы шли незаметно почти, Хорошие годы, и я Лежал на телеге или на печи, Как тот богатырь Илья. Он тридцать три года эдак лежал, День не отличая от дня, И мне, разумеется, очень жаль Не его, а меня. Четыре года осталось лежать, Подмяв одеяло под бок; Но мне надоело так долго ждать… Сейчас я способен на подвиг. Я на поэтический подвиг готов, И ты мне можешь помочь В преодолении этих годов, Упрямых, как зимняя ночь. 1948

«Молодость прошла. Угомонись…»

Молодость прошла. Угомонись. Это очень много — двадцать девять. Ты не прав, великий гуманист, Что хотел искусство переделать. Что хотел иметь сто сорок жен, Что хотел глушить вино ночами, Ты не прав, а только окружен Всякими такими трепачами. 1948

«Жизнь моя для стихов исток…»

Жизнь моя для стихов исток, Я могу подвести итог: Написал пятьдесят тысяч строк, Зачеркнул сорок пять тысяч строк. Это значит, что все плохое, Все ошибки и все грехи, Оставляя меня в покое, Убивали мои стихи. Это значит, что все хорошее, Превзойдя поэтический хлам, С лицемерьем сражаясь и с ложью, Даровало бессмертье стихам! 1948

Белинский

Растет на тротуарах лебеда. Лик белокаменной Москвы спокоен: Вокруг пасутся тучные стада, Слетают стаи галок с колоколен. Спешат студенты в университет, Люд разночинный и мелкопоместный… Один недоучившийся студент Живет на чердаке в каморке тесной. Как землю новую, он открывает стих, Не посчитавшись с мненьем эрудитов. Пред Пушкиным ничтожен Бенедиктов И Кукольник нисколько не велик. Не всякий, кто сегодня знаменит, И завтра сохранит свою известность. Не всякая печатная словесность, Как колокол во времени, звенит! 1948

Дождь 16-го августа

От дождя асфальт из черного стал белым, Дождь хлестал, струился и стучал По спервоначалу оробелым, Ко всему привычным москвичам. Началось такое половодье, Что достигло глубины колес. Может быть, во всем водопроводе Столько бы воды не набралось. Шел троллейбус, образуя волны, Эти волны тоже не пустяк, И дождем, наверно, недовольны Милиционеры на постах. Сразу в подворотнях и подвалах Стало тесно от промокших толп. Был такой волшебный беспорядок И очаровательный потоп. С крыш с р ы в а л и с ь водопады, струйки, Дождь резвился, как никто иной; Это к нам протягивает руки, Пальцы растопыря, водяной. И бегут без цели по панели Через мимолетные струи Те, что всех моложе и умнее, — Может быть, читатели мои. 1948