Избранное

Глазков Николай Иванович

Церера

(Гипотеза)

Жила разумная планета В былые времена, И у людей планеты этой Была одна луна. Они луною любовались И голубой волной, И парни в девушек влюблялись Под ясною луной. Так жили и с луной дружили Планеты той сыны — И зря использовать решили Энергию луны. — Зачем нужна победа бреда? — Спросил один поэт. — Погибнуть может вся планета Через сто тысяч лет! Однако заглушила свора Его негромкий глас: — Сто тысяч лет пройдут

нескоро, Нужна дыханию мотора Энергия сейчас! Сто тысяч лет прошли, однако, Как танки по шоссе, И зло немедленного блага Почувствовали все. Сбылось предчувствие поэта Луна упала на планету, Отправясь в мир иной… И ничего не уцелело, А впрочем, вертится Церера, Сравнимая с луной.

«Все зависит от ерунды…»

Все зависит от ерунды, Может быть, от цвета чернил. Позабросив иные труды, Я стихам себя подчинил. Но не я подчинил себя, А стихи подчинили себе. Такова у меня судьба — Доверяюсь во всем судьбе. Так какой-нибудь дикий народ Силой силы, мечом и огнем Всю страну у другого берет, А потом растворяется в нем.

«Где минус и где плюс?..»

Где минус и где плюс? В чем суть? Что путь? Возьму и утоплюсь… Когда-нибудь. Неимоверен груз Моих потерь. Возьму и утоплюсь… Но не теперь!

«Тот молодец, кто понимает…»

Тот молодец, кто понимает Стихи поэтов небывалых. Мои стихи напоминают Коллекцию почтовых марок. Они, однако, отражают Борьбу двадцатого и Чудного, Но, к сожаленью, не решают Исход борьбы, как я хочу того. Тот не поймет Поэтограда, Кто не владеет расстояньями, Тому всегда победы ада Казаться будут постоянными. Но времена Екклезиаста Отменены, хоть был он гением, А кто годов не видит за сто, Не обладает и мгновением.

Про корову

Жила корова В хлеву. Дров не колола, Ела траву. Идти пришлось селом ей, Нигде травинки. Лишь Желтеющей соломой Покрыто много крыш. Старушка у окошка Читала книжку Фетову. О том, что крыше крышка, Старушка и не ведала. Плохая штука старость, А Фет слабей, чем Сю. Корова крышу стала есть, И съела крышу всю.

«Оптимистический мой стих…»

Оптимистический мой стих — Не нравственный ДОКЛАД, Но я ее мечту постиг — Урвать его ОКЛАД. А он, как ненормальный псих, В ней видит ценный КЛАД И думает в объятьях сих Найти семейный ЛАД. Смешно, но, может быть, у них Рай будет, а не АД!

«Не только мы бывали дураками…»

Не только мы бывали дураками, Махали после драки кулаками. Французы тоже мыслили убого: Не признавали своего Ван Гога! Японцы упустили Хокусая, А после тоже ногти покусали! Но и у нас преобладали хамы, В недобрый час они взрывали храмы!

За чистоту языка

1. Авоська

Она с народом весело живет И грустно с бюрократом-недоумкой: Народ

ее авоською зовет А бюрократ — хозяйственною сумкой!

2. Кулич

В булочных и гастрономах продаются куличи,

которые почему-то именуются весенними и

славянскими кексами.

Почему должны мы, москвичи, Следовать словечкам англосакским: Называть свои же куличи Кексами, весенним и славянским? Почему-то русский наш кулич Изгоняется из обихода… Разве запрещал его Ильич В Октябре семнадцатого года?

Неправда и неправда

Про создающих переводы «Халтур, халтур!» — кричат невежды. А у поэтов в наши годы Лишь огорченья и надежды… Что мы живем, как птичьи стаи, Стихи мгновенно создавая, И моментально издавая, — Неправда и неправда! Нет безалаберного пьянства! Нет беспричинного буянства, Нет никакого хулиганства, Что так приписывают нам! Нет бытового разложенья И нет гнилого окруженья, А есть взаимоуважение И есть еще любовь к стихам!

«Чингисхан, Батый, Аттила…»

Чингисхан, Батый, Аттила — Гении, которые Не употребляли мыла И вошли в историю. Им не подражайте, дети, Ни в быту, ни в творчестве, Ежедневно на рассвете Умывайтесь дочиста.

«Все лучшее из всех земных даров…»

Все лучшее из всех земных даров, Какие существуют на Земшаре, Мне обещали: кубометры дров, И девочек хороших обещали. Мне обещали эти трепачи И фантастические гонорары, И что против поэзии мечи Перекуются скоро на орала. Я обо всем размыслил по ночам И оценил все эти разговоры: Проклятье вам, ничтожным трепачам, За то, что вы мошенники и воры. Проклятье вам, шакалы, а не львы, Самодовольные дегенераты, За то, что у меня украли вы Все то, что обещали мне когда-то. Проклятье вашим радужным мечтам И миру, что не был, а назывался — За то, что я всего б добился сам, Когда бы не надеялся на вас я.

«В моей башке какой-то рой вопросовый…»

В моей башке какой-то рой вопросовый, Должно быть, надоевший мне и вам. А где-то там чугунный или бронзовый Первопечатник Федоров Иван. Там люди бегают, подошвами стучат они, Так ибо у людей заведено. И веруют они в книгопечатанье, Которое не изобретено!

Памяти Миши Кульчицкого

В мир иной отворились двери те, Где кончается слово «вперед»… Умер Кульчицкий, а мне не верится: По-моему, пляшет он и поет. Умер Кульчицкий, мечтавший в столетьях Остаться навеки и жить века. Умер Кульчицкий, а в энциклопедиях Нету такого на букву «К». А он писал стихи о России, С которой рифмуется неба синь; Его по достоинству оценили Лишь женщины, временно жившие с ним. А он отличался безумной жаждой К жизни, к стихам, любил и вино, И женщин, любимую каждую, Называл для чего-то своей женой. А он до того, как понюхать пороху, Предвидел, предчувствовал грохоты битв, Стихами сминал немецкую проволоку, Колючую, как готический шрифт. Приехал в Москву прямо с юга жаркого, А детство провел в украинских краях, И мама писала ему из Харькова: «Не пей с Глазковым коньяк!»