Избранное
Шрифт:
Я смотрю на прошлое в бинокль. Но в бинокль перевёрнутый, что даёт возможность держать в поле зрения только особо заметное. В крутом водовороте событий служба в «Президентском контроле» видится вершинным этапом моего трудового жизненного пути. Мне, брошенному в эпицентр великих событий, происходящих в нашем многострадальном Отечестве, Бог дал возможность не раствориться и не погибнуть в них. И я, подобно Петру Петровичу Шмидту, могу с полным основанием подытожить былое словами, сказанными лейтенантом перед казнью:
Я знаю, что столб, у которого Поставлен я, будет гранью Двух разныхНа том и стоим
«Для меня русский тот, кто любит Россию»
Вышедшая недавно в свет книга с одиозным заголовком «Я с миром общаюсь по-русски», вызвала довольно неприязненную реакцию в определенных демократических кругах. «Чуткие» к проявлениям любого народного самосознания тамошние критики просто покоробились от того, что авторы книги общаются с миром, видите ли, по-русски, а не по-чеченски, допустим, не по-еврейски или, на худой конец, не по-россиянски. В самом слове «русский», четко и звучно произнесенном, померещился избранным господам экстремизм.
В принципе все это очень понятно. Давно уже внушают русским в России, что признанными они могут быть только лишь тогда, когда будут подпевать сионистам или их приспешникам – врагам России. И среди нашего брата, что греха таить, появляются этакие конформисты, тешащие и оправдывающие себя предательской мыслью, что став известными они смогут потом и свое Отечество защитить. Наивно. Власовщина и солженицинщина это.
Бесконечная демагогия, льющаяся, с телеэкранов о соотношении национального и интернационального в искусстве народов, выспренные суждения об общечеловеческих ценностях, доходящие до полного отрицания национальных начал, замысловатые толки о мировой вненациональной, а, по сути дела, космополитической культуре – лакомое блюдо, излюбленная тема пропагандисткой говорильни современных либералов, якобы защитников рода человеческого, а на самом деле – ярых приспешников и идеологов человеконенавистнической концепции «золотого миллиарда».
А, ведь, вроде бы очевидно, об этом свидетельствует и история мировой культуры: ни один великий художник ни в какие времена не производил должного впечатления, а творчество его не могло претендовать на мировое признание, если он не был в своем искусстве народен и национален. Мир знает Пушкина потому, что он русский, Бальзака – за то, что он француз, О`Генри – поскольку он американец.
Последнего писателя мы взяли для примера не случайно. Наверное, язвы предпринимательства, капитализма кто-то из тех же американских мыслителей отразил не хуже, чем О`Генри. Но мог ли кто из них сравниться с ним по яркости, выпуклости, точности и силе деталей, которыми он воссоздает характер грубовато-прямолинейного и где-то настырно-простодушного жителя американских штатов – характер, можно сказать национальный. Ибо то, что подмечает художник, свойственно и американскому банкиру, и ковбою, и уличному бродяге.
Не спорим, не спорим. Те же самые характерные черты могут проявиться в человеке любой другой национальности. Более того, скажем, что, когда мы смотрели, например, наш отечественный фильм «Операция Ы…», то, слушая там дуботольский сленг русского охламона типа»: «На тебя оденут деревянный бушлат, в твоем доме будет играть музыка, а ты ее не услышишь», непроизвольно припомнили очень похожие речения из рассказа О`Генри «Пимиентские блинчики». Но в чем здесь суть-то? А в том: то, что в национальном характере того же американца превалирует, – в русском характере или в каком другом является всего лишь толикой.
Безусловно, и наша всемирная отзывчивость, которую отметил, подчеркнем, анализируя творчество Александра Пушкина – как первого русского человека еще Федор Михайлович Достоевский, свойственна, возможно, представителям всех национальностей. С той лишь разницей, что у них она не есть черта всепоглощающая, доминирующая. И не стала, как у нас, основой менталитета.
В каждой национальности много чего намешано. И благодаря национальным гениям, обладающим божественным даром отражать главное в душе своего
Ему ровным счетом наплевать на интересы и самобытность любого народа. А если тот не хочет быть послушным придатком его дьявольски-компьютерной системы подчинения, то такой народ надо просто уничтожить.
Кстати, такую «веселую» перспективу более ста сорока лет назад предрекал русскому народу, не поддающемуся перестройке – переделке по западному образцу, один весьма образованный либерал – гуманист – современник Федора Михайловича. Его людоедские слова «уничтожить народ» и привел великий религиозный мыслитель в своем «Дневнике писателя». Но там же Достоевский, подсказал нам и единственный способ, уберечь себя от столь злой участи – сохранить свою русскость, а, следовательно, и всемирность.
Слышите, вы, «народные витии» и «правозащитники», русскость-то, оказывается, не экстремизм вовсе, а всемирность. Ну, а если уж вам выводы, сделанные нашим пророком, которого вы давно окрестили и «мракобесом» и «больной совестью», – не указ, то, может, прислушаетесь к словам другого великого гуманиста, всемирно известного ученого, путешественника (надеемся, вы знаете его).
«Когда заходит разговор о русской науке, культуре, людей, мало знающих Россию и привыкших смотреть на нее, как на одно из самых деспотических государств, бесправный народ которого, казалось бы, не может дать ничего хорошего, поражает в русской мысли ее неизменный гуманизм… Страдание озлобляет натуры холодные, с корыстной душой и умом либо слабым, либо чересчур однобоким; русский же человек по своему характеру горяч и отзывчив, а если бывает злобен и совершает поступки буйно жестокие, то лишь в… безысходном отчаянии… в страданиях своих он никогда не озлоблялся и мысли его направлены не к мести, воспетой и возвышенной до святости в европейской литературе, а только к искоренению зла всеми путями и средствами… При этом он легко готов принести себя в жертву ради блага других, часто для него безымянных и совершенно чуждых».
Вот так! На том и стоим мы. И других поддерживаем.
Часть VIII. Разное
«Будьте судьями разума и совести»
Уйду пешком на Кострому
«Может и вырастет тут город – звонкий, бегучий, железный, но не будет уже бора, синей зимней тишины и золотой – летней. И только сказочники, пестрым узоречьем присловий расскажут о бывалом, о Руси для тех, что придут слушать и дивиться всему, как сказке.»
Первым сотрудником Костромской АЭС был, наверное, все-таки, сам того не ведая, житель нашей деревушки Пилатово – дядя Паша Виноградов, ветеран Великой Отечественной. Он замерял дважды в сутки, утром и вечером, уровень воды в речке Тёбза, стоки которой должны были в будущем создать искусственное озеро-охладитель. Работу эту он начал выполнять где-то в конце шестидесятых, когда о строительстве атомного монстра в здешних девственных местах никто даже и не догадывался.
Перебирая в памяти события тех давних лет, теперь-то я понимаю, какую роль в дальнейшей жизни своей малой родины отвела судьба и какое-то злое провидение лично мне. Ведь именно я, в ту пору студент факультета журналистики Московского Государственного университета, уговорил как-то одного своего знакомого, а именно, референта Совета Министров СССР Григория Петровича Панкратова, курирующего атомное Министерство среднего машиностроения, провести отпуск летом в богатом ягодами, грибами и рыбой костромское захолустье. Молодой, романтично настроенный, любовь свою к нему я выплескивал тогда в незатейливых, но искренних и с энтузиазмом декламируемых моему «высокому» знакомому стихах: