Избранное
Шрифт:
Но напрасно грешил я, хотя бы и в мыслях, на своего богача. Деревянный медведь, вырезанный не иначе как каргопольскими мастерами, катящий бричку с дубовой бочкой, наполненной марочным коньяком, причаститься коим из чеканного кубка можно было прямо на пристани, кинувшийся навстречу цыганский хор убедили меня бесповоротно, что попал я по адресу – к нашим людям.
Ничего себе – «наши люди», скажет читатель с достатком ниже среднего. А тот, у которого и такого нет, вероятно, сих строк не прочтет. Тем не менее, осмелюсь все же повторить: мне, рядовому гражданину России, бессребренику по происхождению и по нынешнему материальному положению, не зазорно отнести Абубакара Алазовича Арсамакова к людям нашей крови – государственников и патриотов, способных сделать добро и простому люду. Но хочу и уверить:
Широк русский человек, говаривал с долей некоторого смущения Федор Михайлович Достоевский, сузить бы надо. А, что? Реку в бушующем разливе приходится заковывать в бетон.
Размышляя о непростом становлении убеждений, даже на бытовом уровне, я иногда вспоминаю историю, случившуюся с заведующим кафедрой ВПШ при ЦК КПСС Кретовым, которому мы, выпускники этой школы, отмечали в 1975 году 75-летний юбилей. Помню, в какое неистовство ввели мы, неразумные максималисты, юбиляра, некогда секретаря всесоюзного старосты Калинина, зачитав, откопанный нами документ времен гражданской войны. Согласно ему, красноармеец Кретов, отличившийся в боях с белогвардейцами, был представлен к ордену Красного Знамени, но потомственный сын крестьянина, проходившего жизнь свою всю в лаптях, он от ордена… отказался, попросив заменить награду вещью более нужной и практичной – хромовыми сапогами, благо такое тогда с соответствующей отметкой практиковалось.
А вот я, тоже крестьянский сын, но уже другого времени, так и сгноил без применения заготовки на сапоги, которые передала мне мать, когда я вернулся из армии, и которые берегла она с довоенного времени до поры, когда сын женихом станет.
Время и память… «Век – волкодав» и мятежные души…
Прошу извинить меня за столь неожиданный, может быть, экскурс по жизни, но и чествование юбиляра предполагало, как указывалось в приглашении, своеобразное путешествие по волнам нашей памяти на комфортабельном теплоходе по Москва-реке – виртуально и осязаемо.
Первая теплая волна после доброй чарки «от медведя» окатила меня, работавшего когда-то, как раз матросом на одном из теплоходов Московского речного пароходства, прямо на пирсе. Всплыло из мрака, расцвело, как ромашковый луг: идем мы шумной ватагой по осенней Москве – молодые, здоровые, с постоянно подспудным желанием чего бы поесть мимо палатки, куда только что подрулил грузовик с арбузами, и к которому моментально выстроилась многометровая очередь. Арбуза нам сразу же захотелось очень, а в очередь становиться – нет. И тогда Бакар, не раздумывая долго, сбросил свой кримпленовый, щегольский по тем временам пиджак, и вызвался в помощь грузчикам. С его легкой руки арбузы быстренько легли на прилавок – признательные граждане великодушно позволили «подсобнику» со стороны получить за работу натурой и вне очереди.
В этом – Бакар. Не нахраписто-наглый, а радостно-деятельный человек. Ставший ныне, по собственному выражению, банкиром по случаю, он, как говорят знающие близко его коллеги, не упустил этого случая… На теплоходе гостям демонстрировался любительский фильм о нашем герое. Молодцы создатели! Подметили и огласили примечательный факт: мальчишка Бакар учитывает поступающие на колхозное поле ящики под помидоры. Ведет учет вроде бы неосознанно, но беспристрастно и четко. Крупно пишет количество тары цифрой и прописью. Нечистый на руку бригадир ошеломлен: «Малый, ты часом не из Госбанка?» Вот и не верь после этого в божественный промысел.
На себе убедился. Учась в глухой сельской школе, «в медвежьем углу», после войны, когда не было даже нормальных чернил и тетрадок, на старых газетных листах написал я первую заметку в нашу «районку» о лихоимстве налогового агента. Помню, когда ее напечатали, сосед дядя Иван по прозвищу «советский» – единственный, кто выписывал в нашей деревне газету «Правда», долго вглядывался в меня – оборванца, и молвил: «Быть бы тебе, парень, в МГУ, журналистом».
Диво! Но я окончил действительно, спустя годы,
А вечер шел своим чередом в сопровождении прекрасных музыкальных произведений, милейшего дуэта «Дни и ночи», удивительных танцовщиц. Не говоря о том, что юбиляр являлся не раз организатором и спонсором различного рода художественных, творческих мероприятий российского масштаба, надо отметить влечение его к искусству – искреннее и отвечает потребностям души. Не случайно в самом банке создана чудесная художественная самодеятельность, проводятся различные творческие конкурсы – в частности фотоконкурс. Истинное наслаждение испытал я недавно, разглядывая фотоработы сотрудников – от сюжетных снимков до пейзажных: с колокольнями и церквушками, с тихими плесами рек и заводями озер. Вспомнились наши встречи на Шаболовке. Здесь услыхал я впервые трепетную декламацию пушкинской поэмы «Тазит». Помню в красном сафьяне с золотым тиснением книгу (так обычно народы издают и оформляют свой эпос) и читаемые с особым чувством стихи о погребении чеченца-воина, убитого рукой завистника.
Поэма – песнь о гордых обычаях вайнахов, порожденных суровой, аскетической жизнью, выпестованных длительной борьбой за свободу и волю, когда за жизнь ближнего, унижение достоинства враг платит своей жизнью. Но платит не смертью из-за угла, а на поле брани, в честной открытой схватке. Не мог Тазит, не мог молодой чеченец, несмотря на гнев старика-отца, поднять руку даже на убийцу брата своего, супостата, тогда, когда тот был «один, изранен, безоружен». И я чувствовал восхищение декламатора, уважение к гению русского поэта, сумевшего столь верно угадать и показать истинное и сокровенное в характере гордого народа. Это чувство распространялось как бы и на меня и вызывало добрую обратную реакцию.
А сегодня, наблюдая за юбиляром, в общем-то «новым русским», пытаясь узреть в нем этакое надменное торжество, и не найдя оного, подумалось мне: наверное, вот эта самая виртуозность и артистичность, столь свойственная натуре Бакара, неплохо помогала и помогает ему в непосредственном банковском деле. Как и несгибаемое чувство юмора, присущее, похоже, не только ему самому, заслужившему, кстати, в определенных кругах (юмористических изданиях и специфических теле-шоу) звание самого веселого банкира, но и многим членам коллектива, им возглавляемого. Вот и сейчас без слез, что от хохота выступают, глянуть нельзя на эстраду, где «артисты из банка» показывают интермедию – как красноармеец Сухов чеченцу-банкиру гарем дарил. Ну, тот самый, что в фильме «Белое солнце пустыни» Сухову горбоносый аскер навязал. Правда, на здешней сцене спешит он не Абдулу ловить, а к Бакару на юбилей. (между прочим, актер – Муса Дудаев и впрямь был на торжестве.) Но Сухов, не лыком шитый, мигом смекнул – Восток – дело тонкое – и сам на праздник явился: с таким-то подарком ему ли не быть первым гостем.
Довольный Абубакар пожелал лицезреть восточных красавиц, личики приоткрыть попросил. Одна, вторая… седьмая сбрасывают паранджу. И, боже! – пред ним – красавицы… русские. И все, как одна, служительницы Московского индустриального банка.
Право, сколько же тут тепла, любви, добродушия.
Плыть, плыть, плыть Мимо могильных плит, Мимо оконных рам, Мимо семейных драм, Мимо зовущих нас Милых сиротских глаз.