Избранное
Шрифт:
Гривенник — серьезная вещь. Он твердит всем своим законченным, кругленьким, самоуверенным ликом о том, что творимое в наши годы и дни затеяно всерьез и надолго. О том, что путь длинен, что барьера сразу не перескочишь, что придется не только летать, но порой и ползать. Что лазать надо и через заборы, и через рвы, через дипломатические фраки и банковские золотые подвалы, пока во всеоружии политического и экономического могущества, окрепшая и на полях и на заводах, наша страна не рванет туго запертые двери социализма.
Гривенник — веселая штучка. Даже
— Ишь, леший! Заполучили мы и тебя в большевики!
А сознательный буржуй, застегивая портмоне, прикусит губу. Белая монета, клейменная страшными словами и знаками, говорит ему не только о сегодняшнем богатстве, но и о завтрашнем конце.
1924
Рождение первенца
Можно, конечно, писать так:
«Могучим, величавым гулом звенели турбогенераторы, рубя сверкающими оборотами минуту на три тысячи частей. Излучали опьяняющий запах озона электрические моторы, и трепетанием электромагнитно-социалистических волн был напоен воздух. По стойкой эстакаде мчались куколки-вагонетки с ворохами душистого торфа и опрокидывались в жадные жерла котельных бункеров. В тихой прохладе распределительного зала остужалось раскаленное электричество, чтобы двинуться стремительным потоком на помощь красной Москве».
Можно, конечно, подражая другому из излюбленных нашими литераторами стилей, описать все басом:
«Неуемной кондовой тоской притаилось корявое расейское болото. Истошно булгачат кулики и смертушки окаянной ждут, когда неистовая шатуркина глотка чебурахнет в огненное чрево толстущие охапки взопревшей торфины, собирая…»
Можно и так, но не стоит. Не стоит литературничать вокруг таких простых, больших и смелых вещей!
Утром из Москвы вышел экстренный поезд. Ехали наркомы, дипломаты, профессора, репортеры и фотографы с кожаными шарманками на ремнях.
Прибыли к полудню… Мимо новенького, в свежих тесинах, рабочего поселка, сквозь цепкую изгородь шатурских заводских ребятишек двинулись к электростанции.
Началась толчея. Нечто вроде открытия футуристической выставки. Толкаясь, сбивая друг друга с ног, московские гости уважительно плелись по огромным машинным залам, спускались в котельную, потели у топок, испуганно охаживали высоковольтные шины, простодушно любовались на красивые цветные сигналы электрораспределительных щитов.
После этого был маленький митинг. Правительство сказало спасибо за Шатуру ее строителям. Рабочие благодарили главного инженера. А главный инженер поблагодарил всех потрудившихся на станции.
Затем табуны дорогих приглашенных не с большей организованностью, чем при осмотре, но с гораздо большим успехом выиграли сражение за банкетными столами.
Наконец, выступали ораторы перед лицом строителей станции и дипломатического корпуса с блестящей импровизацией о наших промышленно-электро-дипломатических
Что же есть?
Есть много. Родился первенец. Большой, здоровый, красивый.
На Шатуре, видимо, есть чему поучиться. Выбор места — в счастливом соединении четырех озер и необъятных торфяных массивов, вблизи железной дороги и недалеко от Москвы. Снабжение станции — превращение самого низкосортного топлива, торфа, в самую высокосортную энергию, электрическую. Устройство — необъятные котлы, сосущие озера, конденсационные насосы, передача воды из одного озера в другое, новейшие оборудования электрического распределительного аппарата. Наконец, линия передачи — здоровенный провод, переливающий в Москву, за сто тридцать километров, до восьмидесяти тысяч киловаттчасов. Это — в двух словах, а страна должна еще раз, повторно — это не помешает — услышать историю Шатуры, ее возможности, роль, значение. И пусть каждый год, с рождением каждого нового витязя нашего электрического войска самые широкие массы трудящихся слышат о ленинском плане электрификации!
Что поражает всякого интеллигента, рабочего, самого темного крестьянина из лесных берлог — это облик станции.
Вечером издали, в рамке снегов и лесов, встает стройный громадный дворец, блистающий ослепительным голубым светом из гигантских окон. Талантливы строители Шатуры, и передался им дух социалистического творчества. Просторные, гордые линии. Величавость пропорций. Благородство и спокойствие красок. Все говорит о том, что не для одного человека строился этот волшебный дворец на болоте. Только миллионам может служить такое сооружение! Это — социалистическое творчество.
Социалистическое — в двух смыслах. Во-первых, станция построена для целей социализма. Во-вторых, первый камень ее положен и вся она воздвигнута людьми, совершившими социалистическую революцию, после свержения капитализма. Этого хотел, это видел сквозь будущее Ленин. Этим он жил и дышал еще в дни яростных боев за власть рабочих и крестьян. Это — первый подарок ленинской революции, первые проценты на ленинское наследство, первые всходы его семян. А сколько еще впереди! Отсюда, с шатурской эстакады, какой далекий вид вперед!
…Я тоже, как все, называю Шатурскую станцию «Шатуркой». Подобно тому, как Учредительное собрание мы зовем «учредилкой».
Побывав в первом промышленном дворце социализма, увидав, как красавицы машины безропотно отпускают силу полутора миллионов рабочих, хочется забыть уменьшительное имя первого ленинского электродетища.
Не «Шатурка». Гордо и твердо: Шатура.
1925
Здоровая горячка