Избранное
Шрифт:
Я стоял перед внушительной грудой шкафов, стульев, комодов с проломленными днищами, допотопных велосипедов, немыслимого тряпья и рванья, которому нет названия, среди гнили, дохлых кошек, треснутых унитазов, перед невообразимыми жалкими отбросами нашего многолетнего долготерпеливого общежития, домашнего скарба, одежды, белья, в том числе и самого интимного, до бесстыдства заношенного. Я взглянул наверх, на громадный мрачный фаланстер, преградивший путь свету, с тысячами мутных окон, и вдруг увидел движущийся мешок. Из мешка доносился
Я испуганно огляделся.
Оказавшаяся рядом женщина с огромной хозяйственной сумкой, битком набитой всякой снедью, не без злорадства заметила:
— А что вы хотите? Пора уже, пробил его час, разве не так?
Откуда-то вынырнул дерзкий вихрастый мальчишка и пнул мешок ногой. Раздался визг.
Из бакалейной лавки выплыла улыбающаяся дама с полным ведром воды, подошла к тихо стонущему мешку.
— С утра он мне душу раздирает. Ты что, еще не насладился жизнью? Все недоволен? Так получай же!
И выплеснула воду на человека за то, что он стар и изможден и не может обеспечивать необходимую норму производительности, он больше не в состоянии бегать, уничтожать, любить. Осталось недолго. Скоро появятся уполномоченные муниципальных властей и вышвырнут его в клоаку.
Кто-то тронул меня за плечо. Конечно, это она, распрекрасная мадам Вельзевул, царица амазонок, пропади она пропадом.
— Привет, красавчик! Хочешь подняться наверх? Посмотришь, что там происходит.
Хватает меня за руку и тащит за собой. Та же застекленная дверь, что и в первый день моего прибытия в Ад, лифт на первом этаже, офис-лаборатория. Те же вероломные девицы и экраны с миллионами суетящихся, мятущихся существ.
Отсюда можно увидеть, например, спальню. В постели больная женщина, за восемьдесят, в гипсе по самую грудь. Она разговаривает с очень элегантной дамой среднего возраста.
— Отправьте меня в больницу, в дом для престарелых, не хочу быть никому обузой. Ведь я ничего больше не могу делать, ни на что не гожусь.
— Что ты говоришь, дорогая Тата! Ты с ума сошла? Сегодня придет доктор, и мы решим, куда…
Тем временем Сатана в юбке дает мне пояснения:
— Старуха была кормилицей еще ее матери, ее саму вынянчила, потом пятерых детей, внуков… Пятьдесят лет она прослужила в этом доме, а теперь сломала бедро. Смотри, что будет дальше.
Слышны приближающиеся голоса, в комнату врываются пятеро малышей, за ними входят две юные мамаши. Все радостно возбуждены.
— Доктор приехал! Доктор вылечит тетю Тату. — С криками они весело подталкивают кровать к окну.
— Тате нужно немножко свежего воздуха. Смотрите, смотрите, как она сейчас полетит! — И все вместе, три женщины и пятеро детей, грубо выталкивают старую больную женщину из кровати, запихивают на подоконник, проталкивают дальше, еще дальше.
— Да здравствует Тата!
Снизу раздается ужасный звук падающего тела.
Миссис Вельзевул силком тащит
— Смотри, смотри, знаменитый Вальтер Шрампф, сталеплавильные заводы, огромная династия. Ему только что присвоили звание героя труда, и весь завод чествует его.
Огромный заводской двор. Красные ковровые дорожки. Старый Шрампф благодарит присутствующих. Он растроган, не в силах сдержать слез. Он говорит, а два функционера в синих двубортных костюмах подходят к нему сзади, наклоняются, набрасывают на ноги металлические силки, выпрямляются и с силой дергают.
— Все вы для меня что дети родные. Считайте и меня своим отц… — Старик падает, больно ударившись о трибуну. С потолка спускается крюк очень высокого подъемного крана, за ноги, как свиную тушу, подхватывает его, растерянного, испуганного, еще продолжающего что-то невнятно бормотать.
— Кончилась твоя власть, старая сволочь.
Теперь все проходят мимо него, как на демонстрации, плюют, зверски избивают. После десятка ударов он теряет очки, зубы, сознание. Кран поднимает его и уносит.
Мы у третьего экрана. Уютный буржуазный дом, и лица знакомые. Конечно, это они! Милая, трогательная тетя Тусси, ее племянник с симпатичной женой и двое детей. Они мило устроились за семейным обеденным столом, говорят о празднике и оплакивают несчастных стариков. Больше всего возмущаются Джанни и Федра. Звонок в дверь. Входят два гиганта в шапочках и белых халатах, из муниципалитета.
— Вы Тереза Калинен, сокращенно Тусси? — спрашивают они, предъявляя какой-то документ.
— Да, это я. А в чем дело?
— Простите, вам следует пройти с нами.
— Куда? В такой час! И почему? — Тетя Тусси бледнеет, растерянно оглядывается в ужасном предчувствии, умоляюще смотрит на безмолвствующих племянника и его жену.
— Без разговоров! — заявляет один из муниципальных уполномоченных. — Документы в полном порядке. Имеется и подпись вашего племянника.
— Этого быть не может! — кричит тетя Тусси. — Мой племянник не мог подписать такого документа, он не мог этого сделать… Правда, Джанни? Скажи же что-нибудь, объясни ему сам, что здесь ошибка, недоразумение…
Но Джанни ничего не говорит, ничего не объясняет, он набрал в рот воды, как и его жена Федра. Дети смотрят на происходящее. Им очень весело.
— Джанни, умоляю тебя, скажи… скажи хоть что-нибудь! — взывает тетя Тусси, отступая.
Санитар бросается за ней и хватает за руку.
Рука у старушки тоненькая, хрупкая, как у ребенка.
— Пошевеливайся, старая ведьма. Кончилась твоя привольная жизнь!
Быстро, с профессиональной сноровкой они вытаскивают старушку из комнаты, волокут ее вниз по лестнице, не обращая внимания на то, как ей больно, как она ударяется костями о каждую ступеньку. Никто из семейства не делает ни малейшего движения в ее сторону. Джанни, глубоко вздохнув, произносит: