Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Распахнув глаза при звонке будильника, он вскакивал. Но тут — сон продолжался: сосны, птицы, облака, ягоды под руками…
Они приехали «дикарями» в места, где родилась Вера. Никого из родных у нее не осталось, но любовь к этим местам жила не только потому, что они были связаны с детством, а потому, что невозможно было не полюбить их, даже увидев впервые. Устроились в палатке турбазы, в сосновой роще у приозерной деревни с необычным названием Неприе, и очень нравилось, что это палатка, а не дом с тяжелыми купеческими стенами. День и ночь на свежем воздухе — сказка!
И вот Нефедов заблудился в лесном малиннике,
Сквозь сосновые ветки над головой простреливало солнце. На соседнем дереве дятел ковырялся в коре, помахивал красной опушкой под хвостом и постукивал клювом, как постукивает молоточком тот самый сапожник, которого торопят заказчики. На кустах дрожали листья, оттого что со всех кустов взлетали другие птицы, исчезая в ослепительном небе.
Перешагнув, Нефедов наступил босой ногой на острый сучок какой-то елки-палки в траве, отпрыгнул в другую сторону и чуть не залетел в муравейник, ожегся о крапиву, рассмеялся. Он давно уже забыл, что на свете существуют муравейники и крапива. Помазал слюнями волдыри на ноге, задрал голову и пощурился на белые сгустки облаков… Для полного счастья осталось только раскинуть руки и замереть — так было хорошо. Неподалеку провыл волчонок. Но Нефедов не испугался, а позвал:
— Женька!
Сын осторожно выкрался на поляну из-за кустов можжевельника, и Нефедов с грустной и необоримой силой подумал, глядя на сына, какой он крохотный и беззащитный среди этих громадных сосен, под этим небом. Пестрые трусики, поспортивней, чем у отца, обтягивали худенькие бедра, на лбу скособочилась веревочная повязка, а за нее был заткнут пучок папоротника — вместо роскошных индейских перьев. В руке он держал тоже жалкий, наскоро смастеренный лук.
Нежность к сыну, готовность защитить его горячо облили грудь Нефедова. А Женька чувствовал себя воинственно.
— Чего ж ты? — спросил он непрощающим голосом.
— Хорошо тут, Женька, — ответил отец.
— Ты должен кричать совой! — напомнил обиженный мальчик. — Я волком, а ты — совой.
— А зачем?
— Как индейцы!
— А как кричит сова? — спросил Нефедов, садясь на траву. — Я забыл, а может, никогда и не слышал.
Женька посмотрел на него с укором:
— Странный ты у меня, папа… Всему учи, как маленького…
Нефедову, однако, это доставляло удовольствие, и, глядя, как Женька складывает губы, и слушая, как он ухает, Юрий Евгеньевич растянулся на траве и, сломленный прелестью лесного утра, тут же безмятежно заснул. Стало ясно, что к озеру они вернутся не скоро, и Женька повесил оба полотенца на низкие сучки сосны, как на вешалку. Посидел, скучая, и стал играть один, для начала снова убежав за куст можжевельника, похожий на гигантского, но мягкого ежа.
Отец всхрапнул и посучил голыми ногами, сгоняя муравьев, а Женька крался к нему на цыпочках. В последний миг он рванулся, поставил ногу на зыбкий живот отца и направил в него лук со стрелой.
— Сдавайся,
Отец замахал руками, обвел глазами бесконечное небо, которого не могли прикрыть белые облака и зеленые сосны, снял со своего живота хрупкую ногу сына, обхватив ее мясистой рукой и поставив на землю, сел и спросил:
— И чего тебе дались эти индейцы, Женька? Здесь знаешь какая земля? Самая русская! Деревни называют: Свапущ, Неприе… А остров этот слышал как зовут?
— Как?
— Кличень! — задумчиво ответил Нефедов. — Какое живое слово, будто тебя сейчас покличут, а века прошли с той поры… Я интересовался на турбазе… Была междоусобная война… Князья, значит, воевали, друг против дружки, дураки, ну, как сейчас разные учреждения… Междоусобица! И сюда скликали ратный люд… Оттого и Кличень. А еще, Женька, древний путь из варяг в греки лежал через это самое озеро… Ох и нелегкая была путь-дорожка! Где кончалась вода, приходилось корабли тянуть волоком.
— Как это?
— По земле… Ставили, брат, большие корабли на полозья и тянули при помощи веревок. Как на санях!
Женька тоже сел и презрительно усмехнулся:
— Ничего себе — техника.
— Техники тогда не было, но люди какие! Дотягивали…
Женька смотрел куда-то вдаль, чуть приподняв голову с острым подбородком, воображал, как это было, что корабли терпеливо ползли по земле до новой воды, в надежде на нее, свою стихию, а отец рассказывал:
— Здесь Волга начало берет. Совсем недалеко — километров сорок от турбазы.
— А мы увидим?
— Как штык! В каждый заезд — экскурсия. Я уже записался.
— Порядок! — воскликнул Женька. — А теперь давай!
— Чего?
— Кричи совой!
И направил в него лук, не на шутку натянув тетиву.
Нефедов выдвинул вперед губы и ухнул — первый раз совсем неудачно, пискляво. Во второй раз вышло громче. Потренировавшись, он мастерски заухал на весь окрестный лес, не жалея своих легких, пока откуда-то снизу не раздался неврастенический крик:
— Прекратите хулиганство! Безобразие!
Крик был такой озлобленный, что Нефедов зажал себе рот и сказал в ладонь:
— Попались.
Долговязый рыболов стоял не на берегу, а прямо в озере, по колено в воде, на которой краснели, вздрагивая от волнышек, рассыпанные по ней поплавки. Длинные бамбуковые удилища, штук пять или шесть, были воткнуты в подводный ил. От прибрежной ивы на воду падало густое пятно тени, но удочки выглядывали за его границу, и бамбук поблескивал.
С пригорка, обросшего орешником, откуда Нефедов и Женька смотрели на рыболова, было видно корягу, валявшуюся под ивой и, наверно, заменявшую рыболову скамейку для отдыха, было видно и жидкую, сбившуюся у берега осоку в воде.
Рыболов был в кожаных шортах и панаме, производил впечатление.
— Пошли, — сказал Нефедов и начал спускаться с пригорка к озеру, как на казнь.
В это время один из поплавков нырнул в глубину, рыболов поспешно чавкнул ногой, схватил удочку, дернул вверх, и рыбешка засверкала на солнце.
Сняв ее с крючка, довольный рыболов пригнул над собой ветку, на которой болталось белое пластмассовое ведерко, бросил туда добычу, и ветка с ведром опять подлетела и закачалась над его головой.