Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
— Ну, пришлепни здесь печать! И всего делов!
— Спасибо за идею, — обрадовался Нефедов. — А отметят?
— Люди везде есть.
И Нефедов торопливо начал одеваться.
— Пиджак оставь, — сказал сосед. — Жарко!
— Большое спасибо, — еще раз поблагодарил Нефедов и вышел без пиджака, улыбнувшись на прощанье курносому и моложавому соседу.
Пылесос все выл, даже на улице было слышно.
Стояли последние дни августа, и духота не упала за ночь. Правильно, что командировочное переложил в задний карман брюк и остался в тенниске, немного мальчишеской,
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовки толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Нефедов хотел купить и съесть один, остановил женщину, но даром перерыл карманы брюк.
— Простите. Деньги в пиджаке оставил. Вот — только три копейки…
Женщина молча покатила мармитку дальше.
На той стороне площади открылся киоск «Союзпечати», Нефедов купил газету и обнаружил, что сегодня воскресенье.
— У, черт! — сказал он еще раз, сердясь, что дни перепутались за это время, и уточнил у продавщицы: — Нынче что — воскресенье?
— Воскресенье — день веселья! — ответила та.
— И все закрыто?
— А как же!
Конечно, можно было послать удостоверение в совхоз по почте, директор отметит. Но вдруг — потеряется при пересылке? А жалко…
И он побрел по центральной (и единственной) улице райцентра, этих Ливен или Ливн, как их лучше называть, ища глазами: может, где-нибудь все же открыто что-нибудь? От улицы убегали закоулки, в одну сторону — к скопленному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую — к реке, где гортанно кричали гуси. Вероятно, хозяйки — ранние работницы — уже полоскали белье и пугали их. Толпой перешли улицу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги — одна с яблоками в ящиках, другая — с разодетыми бабами, которые нарядились на воскресный базар и держали пузатые корзины на коленях. Одна озорно крикнула Нефедову с телеги:
— Не ослепни, дядя! — и кинула ему яблоко. Нефедов помахал им рукой, они запели, а он, деликатно поплевав на яблоко со всех сторон, вытер его носовым платком и вцепился зубами.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стертый керосиновым запахом, потому что косолапый керосинщик тянул навстречу белую лошадь с железной бочкой на мягких резиновых колесах. Он лениво мотал поднятой рукой с дребезжащим колокольчиком, повторяя в паузы:
— Кому налить? Налью! Керосинчику!
Керосинщик шел в кожаных штанах, в кепке с необычным помпоном, который при ближайшем рассмотрении оказался цветком по имени — золотой шар. Эти цветы перегибались через все штакетники слева и справа.
На скамейках у штакетников сидели старички, иногда со старухами. Бабушка в белой хустке молча смотрела на мир, а дед курил трубку. На другой стороне два местных интеллигента чинно разминулись, приподняв соломенные шляпы. Телевизионные антенны отстреливали солнце с черепичных крыш, как громоотводы. Все вокруг дышало блаженным покоем…
Нефедов пересчитал замки на учрежденческих дверях, увидел, что на учрежденческих окнах сомкнулись ставни, и
— Тэк-с, Юрий Евгеньевич…
Радость ждала Нефедова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за травой, среди которой была вытоптана волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефедов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В школе скребли полы, мыли стены, крашенные скучноватой масляной краской, и Нефедов принял людей, одетых в простое и грязное, за ремонтных рабочих. Но та-самая женщина, которую он увидел в окне, директор школы, с улыбкой сказала, что это родители-энтузиасты заканчивают подготовку к учебному году. В будни-то все заняты!
— Похвально, — не преминул заметить Нефедов, приглядываясь к ней и убеждаясь, что у нее и правда все было крупное: коса, и щеки, и даже уши, и все остальное.
— Вы насчет приема? — спросила она.
— Да нет, — застеснялся он, — тут такое дело…
Женщина была перед ним добрая — на вид, и он рассказал, в чем дело, и попросил черкнуть ему отметку о том, что он убыл из Ливн и когда. Чья печать и подпись, для бухгалтера, наверно, все равно. Важно удостоверить факт.
— Печать у вас есть?
Женщина глянула на него, как на несмышленого ученика, и покачала головой:
— Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить ее вам я не поставлю.
— Но почему же? — искренне удивился Нефедов. — Вот он я… Вы меня видите. Сижу не где-то, а в Ливнах! Без обмана. Упустил за делом такой пустяк, как эта отметка. Помогите рассеянному человеку.
— Вы не рассеянный человек, — сказала директриса, — а странный.
— Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, — не сдавался Нефедов, сдерживая себя, чтобы не вспыхнуть, и помня, что вспыльчивость на его глазах губила многих. — Был в совхозе, прибытие отмечено, вот. И бесспорный факт, что я отсюду уеду. Сегодня. Поезд через несколько часов. А вы отказываете. Почему?
— Потому что вы приехали не по нашей линии, — сказала директриса. — Если бы по нашей… А вы не по нашей!
И Нефедов поднялся, бормоча:
— Человек человеку — брат.
Директриса выпрямилась и гневно выпалила:
— Не бросайтесь принципиальными словами!
— Извините, — попросил он от дверей.
На улице почесал себе затылок и почувствовал голод. Ужин вчера был ранний, а сегодня только нюхал, как пахнет щами из столовки, расположенной в том же доме, что и гостиница. Столовая была внизу и держала весь дом под своими парами…
Дорогу переходили рыбаки, отец с мальчишкой. Оба в подвернутых штанах, оба несли удочки и мелкую рыбешку на шнурках с палочками, каждый отдельно, чтобы похвалиться дома собственным уловом. Мог бы и он вот так идти с Женькой, если бы в их городе была река…
Остановив рыбаков, Нефедов стал расспрашивать, какое учреждение может быть открыто в райцентре в воскресенье, чтобы отметить командировку. Долговязый отец задумался и даже закурил, а затем, пропустив женщин с бельем в плетеных корзинах, сказал раздельно, с заметной паузой: