Избранные произведения в одном томе

Бекетт Саймон

«Или полезет кто-нибудь еще», — подумал я. Но решил, что ирония теперь неуместна.

— Зачем вы мне все это говорите?

— Чтобы ты понимал, каково положение. И потому что держал рот на замке, когда тебя допрашивал полицейский.

Я не поверил ему. Существовала некая иная цель нашей встречи, но я пока не мог сообразить, какая. Арно встал, намекая, что аудиенция закончена.

— Хватит на сегодня разговоров. Завтра надо выйти пораньше на работу.

— Что будем делать?

— Снимать капканы. Полицейские

ими интересовались. Видимо, вчерашние визитеры что-то сболтнули. — Он с неожиданным подозрением взглянул на меня. — Уверен, что не сказал лишнего?

— Я уже говорил — нет.

Жан-Клоду я признался, что повредил ногу в лесу, но ничего не уточнял. Арно как будто не приходило в голову, что соседи, к которым он относился с презрением, вовсе не обязаны хранить секреты, тем более после того, как он палил в них из ружья. Однако с подобными противоречиями Арно, судя по всему, не считался.

— Этот толстый свинтус-жандарм внушал мне, что капканы — незаконно! На моей собственной территории! — Голос Арно дрожал от ярости. — Я им ответил, что делаю здесь то, что считаю нужным, и пока они не принесут ордер на обыск, нам не о чем разговаривать.

От его слов меня бросило в холод.

— Думаете, они придут с ордером на обыск?

— Откуда мне знать? Но если придут, я не дам этим козлам порадоваться и что-нибудь найти.

— Хотите, чтобы я вам помог?

— Именно.

Арно запрокинул голову, вылил в рот остатки коньяка, и на его шее обозначились сухожилия. Почмокав от удовольствия, поставил стакан и ухмыльнулся. И хотя на его освещенном камином лице появилась лукавинка, глаза остались такими же жестокими.

— Если, конечно, не желаешь объясняться с полицией, почему ты ей соврал.

* * *

Когда я возвращался в амбар, в голове от коньяка шумело. Вечер, по сравнению с туманом в мозгах, казался необыкновенно ясным. По пути через двор меня слегка пошатывало, и я чувствовал, как трость соскальзывает с округлого булыжника. В амбаре было темно, а лампу я оставил наверху. Взял на ощупь бутылку из-под вина, при этом несколько других раскатились в стороны. Открыл кран, и, пока наливал ее по горлышко, по полу разлетались брызги ледяной воды. Затем подставил под кран ладони и плеснул водой на лицо. Вот так-то лучше.

Умывшись, я потащился наверх, спеша оказаться в знакомой обстановке чердака. Закрывать крышку люка требовало слишком больших усилий, поэтому я оставил ее открытой. Попытался прислонить трость к стене, но она соскользнула на пол — я плюнул и не стал поднимать. У меня еще хватило сил стянуть с себя майку, но потом шлепнулся на матрас прямо в джинсах. Собирался снять — точно помню, — однако спиртное и сытная еда сделали свое дело: веки налились тяжестью. Я всего на несколько мгновений закрыл глаза. Вот сейчас через секунду встану и…

Но тут же…

Оказался в своей старой комнате, на своей старой

кровати. Чувствовал, как дрогнул матрас, ощутил рядом с собой тепло ее тела. Губы коснулись моих губ, скользнули по щеке. От ее присутствия в груди вспыхнула радость: она вернулась, и теперь все по-старому. Но даже отвечая на поцелуи, чувствовал: что-то не так. Она прижималась ко мне, и это ощущение росло — запахи и формы были иными. Мягкие волосы касались моей кожи, чья-то рука ласкала меня. Я открыл глаза и вновь оказался на чердаке, а в нескольких дюймах от меня маячило лицо Греттен.

Секунду-другую я боролся с чуть не взявшим верх инстинктом. Затем, потрясенный, окончательно проснулся и столкнул ее с себя.

— Что, напугала? — хихикнула Греттен.

В груди и в голове громко бухало. Я отстранился.

— Что ты вытворяешь?

— А сам-то как думаешь? — Ее глаза и зубы сияли в темноте. Кроме короткой майки на ней ничего не было. — Рад меня видеть?

— Тебе нельзя тут оставаться.

— Почему? Все спят, тебе приятно, я же чувствую. — Рука Греттен скользнула к моим джинсам. Я отпрянул.

— Уходи!

— Ты что, меня прогоняешь?

— Да.

Я спустил ноги с матраса и встал. Меньше всего мне хотелось связывать себя отношениями с Греттен. Но об этом легче помнить, если не лежишь с ней рядом. Даже при лунном свете я заметил, как она смущена.

— Я тебе не нравлюсь?

— Слушай… — Я запнулся, чтобы не сказать чего-нибудь такого, о чем потом пришлось бы пожалеть. — Дело не в этом. Просто я считаю, что тебе нужно уйти.

Повисла тишина. Я старался придумать, что бы еще сказать, — выпроводить Греттен, но так, чтобы она не устроила новой истерики. Если она заведется по поводу Матильды, все может закончиться плохо. Вдруг она улыбнулась — я увидел, как в темноте блеснули ее зубы.

— Ты боишься папы? Признайся!

Я не ответил — пусть делает выводы сама. Мне даже проще: пусть в это верит, да и доля правды в этом, конечно, имелась.

Греттен поднялась на колени.

— О чем он хотел с тобой поговорить? Вы точно не ругались, потому что он угощал тебя своим коньяком. Я знаю — мыла за вами стаканы.

— О ферме.

— Лжешь, — рассмеялась она. — Не бойся, в обиду я тебя не дам, если только сам меня не обидишь.

— Он хотел, чтобы я помог ему с капканами. И мне надо рано вставать.

— Еще мало времени.

— Греттен…

— Ладно, я уйду. Нам вовсе не надо, чтобы папа снова спустил тебя с лестницы.

Греттен встала с матраса, и я проводил ее до люка в полу. Лунный свет коснулся ее волос, короткая майка не скрывала длинные босые ноги. Она была очаровательна, и на секунду я порадовался, что улегся спать в джинсах. Греттен задержалась передо мной и, проказливо улыбнувшись, погладила по руке.

— Может, хоть разрешишь на ночь поцеловать?

— Не сегодня.