Избранные произведения. Том 3
Шрифт:
— А ты не боишься меня? — спросил вдруг Мальгин, переводя разговор в другую плоскость. — Во-первых, я интрасенс, а во-вторых, во мне сидит «черный человек».
— И не один, — засмеялась Карой, повеселев. — Джума уже предупредил меня и… нет, не боюсь. Но если ты будешь видеть во мне только женщину, мне будет трудно уважать тебя, мастер… хотя, может быть, я сама виновата. — Она встала, сбросила халат, грациозно изогнулась и ушла в спальню одеваться.
Мальгин усмехнулся. Защемило сердце, снова пришло ощущение чьего-то дальнего зова.
— До связи, мастер.
Ушла.
И Клим почувствовал облегчение, не от того, что она ушла, а от того, что отпала нужда оправдываться как перед ней, так и перед самим собой. Угрызений совести он тоже не чувствовал, хотя и подумал о Купаве, привычно сравнивая ее с другими. И как и прежде, она все еще стояла выше всех, хотя тоска по ней немного притупилась. Удерживать ее рядом он не имел права, а выбросить из сердца до сих пор не смог, хотя оба изменились настолько, что стали другими людьми. Да и разве мог он еще полгода назад, желая одну женщину, тосковать по другой?
Клим покачал головой, отвечая сам себе, и быстро оделся в голубой полуспортивный осенний костюм. Он чувствовал себя не совсем хорошо, наслаждаться жизнью мешал какой-то душевный дискомфорт, но разбираться в себе абсолютно не хотелось.
Еще неизвестно, достоинства это или нет — душевная твердость, суровый ригоризм и каменные основы пуританства, пришла трезвая мысль. Обладая ими, человек вряд ли способен быть счастливым, в жизни одной мудрости мало.
Успокоенный последним рассуждением, Мальгин шагнул за порог, точно зная, что будет делать в последующие несколько часов.
Заремба спорил со Стобецким, одновременно успевая вести диалог с Гиппократом, Мальгин услышал его последнюю фразу:
— … потому что мы проблемщики, а не лекари вульгарно.
— Что за шум, а драки нет? — спросил Клим, подходя к директору института и пожимая ему руку. Врачи дежурной смены ответили на его жест приветствия поднятыми ладонями.
В реанимационной на этот момент находились два пациента: Майкл Лондон и молодой парень, спортсмен, едва не погибший в горах и доставленный в институт с травмой черепа.
— Как был твой Иван неслухом, так и остался, — проворчал Стобецкий с неодобрением; с Мальгиным он всегда говорил на равных, бремя директорской власти не успело наложить на него свой отпечаток.
— А что случилось? — Мальгин сел в свое кресло, нацепил на голову эмкан и бегло ознакомился с накопившимися за сутки новостями.
— У Лондона была «фаза хозяина» ночью, так Иван меня даже не поставил в известность! Не слишком ли большую свободу ты ему дал? Корифей! Он, видите ли, проблемщик, а мы всего-навсего лекаришки!
Мальгин усмехнулся,
— Иван, почему не соблюдаешь кодекс и субординацию?
— Я не обязан по каждому пустяковому поводу беспокоить специалистов высокого ранга, не задействованных в ПР-группе, — огрызнулся Заремба.
Стобецкий открыл было рот, но посмотрел на остальных врачей смены, пожевал губами и ограничился коротким:
— Зайдете после сдачи, поговорим. — Повернулся к Мальгину: — Что у тебя? Я имею в виду твое состояние.
— Нормально, — рассеянно ответил Клим. — Несколько повысился темп метаболизма, в основном по кислороду, и как следствие — возросла потребность в еде, причем в калорийной. Так что я теперь ем шесть-семь раз в день. — Хирург улыбнулся, уловив общий фон эмоций Стобецкого. — Ничего особенного, как видишь. Я практически здоров.
— Прочитал криптогнозу «черного»?
— Кое-что, не все, по большей части материал для ксенологов и космологов.
— А почему тобой интересуется безопасность?
Мальгин оторвался от мысленного разговора с Гиппократом, взгляд его стал острым.
— Что? Они были у тебя? Кто именно?
— Некто Столбов, розыскник. Выяснял, не отмечалось ли у тебя негативных последствий операции. — Стобецкий метнул неприязненный взгляд на Зарембу. Он был обижен тем, что Мальгин доверил такое дело «мальчишке». — Кроме того, изучал твою родословную на предмет выявления патологий.
— Не нашел?
Директор нахмурился, помолчал, глядя на ставшую прозрачной стену куба реанимационной камеры, внутри которой находился Лондон.
— Веселого тут мало. Его надо или немедленно оперировать…
— Или что?
— Мы дождемся рождения второго «черного человека».
— Ты же знаешь, что оперировать мы не можем, слишком велик объем чужой информации. Сложилась пограничная ситуация, причем трагическая, высветившая пределы нашего знания, а в Запределье мы еще не работали. Пакет внедренной чужой информации перестроил не только структуру мозга Шаламова и Лондона, но и их мировоззрение, способы восприятия мира, целесмысловые позывы, отношение к людям и к жизни. Возврат их к роду хомо сапиенс вряд ли возможен, пора смириться с этой мыслью.
Стобецкий помрачнел еще больше.
— Раньше ты говорил иначе.
— Раньше я не знал того, что знаю сейчас.
Директор с неопределенной миной оглядел Мальгина, хотел что-то сказать, но передумал. Мысль его была проста: не потому ли ты отстаиваешь точку зрения невмешательства, что сам стал третьим перестроенным «черным человеком»?
— И все же стоило бы попытаться.
— Да, наверное, — легко согласился Мальгин. — Но задай себе один вопрос: станут ли они от этого, от попытки вернуть им стандартный антропоцентризм, счастливее?