Избранные произведения
Шрифт:
Ян Кохановский — творец польского стиха 315 личных размера. (Не упоминаю о случаях еще более сложных). Вряд ли следует объяснять, как в связи с этим увеличились возможности выражения экспрессии, не использованные предшественниками Кохановского, хотя сами они в значительной мере способствовали возникновению таких возможностей. 2 Идейное значение версификаторской изобретательности Кохановского может быть выяснено лишь тогда, когда мы познакомимся с происхождением стихотворной формы религиозных несен и поймем их отношение к стихотворной форме несомненно существующей в то время народной песни. Чтобы решить эту проблему, нужно провести обширную подготовительную работу и целую серию детальных исследований. В настоящий момент по необходимости придется ограничиться лишь постановкой вопроса и выдвижением на первый план ряда положений наиболее общего характера. Сама постановка вопроса о происхождении стихотворных форм поэзии польского Возрождения — ив том числе вопроса о народной поэзии и, в частности, народности стихотворных форм у Кохановского — является по существу лишь повторной попыткой поставить эту важную проблему. В 1916 г. Ян Лось писал следующее: «У нас до сих пор нет исследований, из которых можно было бы уяснить, заимствовал ли Кохановский типы стиха из чужеземных литератур, сам ли их создал или подражал в них ритмам народной песни, ибо ясно, что сходство между его стихами и народной песней не может быть случайным; заслуживает внимания и то обстоятельство, что стихотворные размеры, заимствованные у иностранных литератур, наверняка с легкостью нашли бы подражателей среди преемников Кохановского. Если же предположить, что народ взял их у Яна из Чарнолесья, то оказалось бы удивительным, что народ был более склонен к этому подражанию, чем поэты, воспитанные на Коханов- ском, и что народ подражал именно тем стихотворным размерам, которые в литературе просвещенных слоев не
316 К. Будзык в работе исследовательницы Виндакевич (Rozprawy Filologiczne, Akad. Umiej., XLII, г. 1913, 175—269), можно сделать только один вывод: область народной лирики была, пожалуй, единственной, на которую письменная литература не оказала почти никакого влияния».2 В защиту оригинальности народной песни, в защиту ее поэтического строя Лось почерпнул из творчества Кохановского следующие аргументы. Из двух типов 14-сложного стиха, употребленного Кохановским: 8 + 6 и 7 + 7, первый, кроме Кохановского, мы встречаем лишь в народной поэзии, а второй более распространен среди народа, чем в письменной литературе.3 В 13-сложном стихе Кохановский, кроме обычной формы 7 + 6, употребляет и народную 8 + 5, которая в народных песнях имеет члененный вариант: 4 + 4 + 5. В своем фундаментальном труде Лось высказал мысль о том, что по 10-сложнику типа 4+6 можно судить о влиянии народного стихосложения на письменную поэзию. Десятисложник 4+6 совершенно не известен в европейских литературах и появился в поэзии образованных кругов лишь в первой половине XVI в. К вопросу о народности стихотворных форм эпохи польского Возрождения и более раннего периода следует подходить с особой осторожностью. В сущности, мы очень мало знаем об устной народной поэзии XV в., однако мы обладаем записями того времени, которые бесспорно свидетельствуют о существовании народной песниг созданной на основе абсолютной силлабики, а также о цезурованном стихе, который позже войдет в национальную поэзию благодаря писателям, в основном благодаря Рею и Кохановскому. Мы могли бы привести запись народной песни, сделанную в 1460 г. Размер этой песни подчинен всем законам абсолютной силлабики, строка цезу- рованная типа 4 + 6, который, согласно Лосю, с наибольшей убедительностью доказывает влияние ритмов народной поэзии на стихо- 2 J. Lo's. Zarys rozwoju wersyfikacij polskiej. Ksiega pamiatkowa ku czci Boleslawa Orzechowicza, t. 2, Lw'ow, 1916, стр. 24—25. 3 Там же, стр. 23—24. Лось не заметил единичного случая употребления этих размеров в «Жизни Иосифа» Рея.
Ян Кохановский — творец польского стиха 317 творные размеры письменной литературы. Это — cantilena vulgaris, стихотворение о женитьбе (Nie wybiraj, junochu, oczyma), оно было опубликовано впервые более чем полвека тому назад, но не замечено и не использовано исследователями. Материалы, свидетельствующие о народном происхождении стихотворных размеров поэзии польского Возрождения, были собраны тем же самым Лосем в его фундаментальном труде,4 но ни сам автор, ни один исследователь после него не извлекли из этих материалов соответствующих аргументов в подкрепление данного тезиса. Лось ограничился лишь формулировкой основного положения и зафиксировал тот факт, что некоторые размеры народных славянских песен находят себе соответствие в латинских средневековых песнях. Лось насчитал в песнях славянских народов около 40 размеров, в то время как в латинских церковных песнях он обнаружил их только 16. Знаменитый исследователь утверждал, что в дальнейшем «те размеры, которых не знала латинская средневековая поэзия, постепенно и с опозданием входили в орбиту художественной литературы».5 На основании этих наблюдений Лось делает вывод, что стихотворные размеры национальных литератур, не известные латинской средневековой поэзии, «могли появиться в национальных литературах путем заимствования их из чужих популярных песен (с самыми ранними из них мы встречаемся, впрочем, лишь в XVII в.), но могли появиться также и под некоторым влиянием народных песен. Воистину странным оказалось бы предположение, что поэты, к примеру поэты XVI в., будучи неравнодушны к популярным заграничным творениям, полностью игнорировали бы родные народные песни».6 Рассуждение Лося целиком справедливо, хотя в то же время неполно. Совершенно очевидно, что стихотворные размеры польского Возрождения могли прийти в литературу непосредственно из народной песни, даже тогда, когда соответствующие формы были известны латинской религиозной поэзии средневековья. Как для эпохи Возрождения в целом, так и для польского Возрождения, в частности, 4 J. L o 's. Wiersze polskie w ich dziejowym rozwoju. Warszawa, 1955. 5 Там же, стр. 51. 6 Там же.
318 К. Будзык характерен разрыв с традицией религиозной литературы и стремление взять за основу традиции народной литературы. Эта сильная тенденция, решающая в значительной степени идейную сущность новой эпохи, должна была создавать самые благоприятные условия для влияния народной песни на поэзию просвещенного общества. Единственное, хотя и важное затруднение, состоит тут в том, что для подробных исследований в этой области слишком мало фактического материала. Мы попросту не знаем, какие стихотворные формы существовали в польской народной поэзии эпохи средневековья и раннего Возрождения, и поэтому нам трудно представить себе даже масштабы возможных влияний народной песни на письменную поэзию. Отрывки сохранившихся текстов того времени крайне убоги и так мало надежды на новые открытия, что в подобной ситуации возникает необходимость воспользоваться вспомогательными материалами. Стоит обратить внимание на то, что в таком же положении находятся, с одной стороны, языковеды, а с другой — историки, реконструирующие особенности хозяйства и даже особенности общественного строя древних эпох на основе случайно найденных предметов и реалий. Лингвисты, в свою очередь, создают целые грамматики тех языков, которые не оставили никаких непосредственных следов в литературных памятниках. Достаточно вспомнить, что язык праславянской эпохи был довольно обстоятельно реконструирован при полном отсутствии непосредственной документации. Эти факты должны вселить бодрость в исследователей народных песен, ведь о существовании песен даже в самые отдаленные времена мы можем говорить с такой же уверенностью, как о существовании языка. Лось собрал в своих «стихах» материалы для такого рода реконструкции, хотя и не сделал из него никаких выводов. Он ограничился лишь тем, что составил список стихотворных размеров славянских песен» Лось писал: «Мы не станем вдаваться в рассуждения, все ли размеры имеют одинаковую давность, все ли они польского происхождения, все ли они праславянские».7 Это не являлось целью Лося, но 7 Там же, стр. 51.
Ян Кохановский — творец польского стиха 319 собранный им материал дает возможность ориентировочно сформулировать несколько предположений. Реконструкция грамматических элементов праславянского языка исходит, как известно, из тезиса, что в определенный период предки нынешних славян составляли единую языковую и этническую группу. Сама реконструкция состоит в сравнительном анализе живых в настоящее время языков и сохранившихся от прошлого литературных памятников. Сохранившиеся народные славянские песни представляют собой несравненно более бедный материал, чем тот, которым располагают языковеды. Однако следует учесть, что он в принципе отвечает тем же самым требованиям, что и языковые памятники. Мы обладаем определенными знаниями о живой еще песне славянских народов и имеем определенный запас старых записей. Лось зарегистрировал в своей книге стихотворные размеры народных сербских, болгарских, моравских, польских, украинских и русских песен. Понятно, что полнота и бесспорность материалов, собранных одним только Лосем, не может соперничать с результатами аналитической работы многих поколений языковедов-славистов. Тем не менее материал этот нельзя назвать односторонним, и сделанные из него выводы, хотя и не будут безупречны, не должны оказаться неверными в своей основе. Зарегистрированные Лосем стихотворные размеры народных славянских песен представляют все три существующие национальные группы: западную, восточную, южную. Скуднее всего представлена западная группа, в которой мы находим лишь польский материал. Не хватает по меньшей мере песен чешских или словацких. Мы не знаем также песен верхне- и нижнелужицких. Из восточной группы недостает лишь белорусских песен. Лучше всего представлена южная группа, где мы видим песни моравские, сербские, болгарские. Воспользовавшись сравнительным методом, с таким успехом примененным языковедами, попробуем определить, какие из стихотворных размеров польской народной песни могут претендовать на прасла- вянское происхождение. Причем следует указать, что те стихотворные размеры, которые характерны лишь для польской народной поэзии, нельзя с уверенностью отнести к эпохе праславянского един-
320 К. Будзык ства. То же самое можно сказать и о тех размерах, которые присущи одновременно песне польской и русской, польской и украинской, а также польской, русской и украинской. К последним трем группам принадлежит восемь размеров: польские и украинские— 1) 9 (5 + 4), 2) 10(6 + 4), 3) 13(5 + 5+3), 4) 13(6 + 7); польские и русские— 1) 11(4+2 + 3+2), 2) 14(7 + 7); польские, украинские, русские— 1) 13 (7 + 6), 2) 17 (5 + 5 + 7). Весьма любопытно отметить, что из этих восьми размеров едва лишь один— 13 (7 + 6) — характерен одновременно для песни сербской, польской, украинской и русской, а также латинской
Ян Кохановский — творец польского стиха 321 4) 10(4 + 6), 5) 10(5 + 5), 6) 12(6 + 6), 7) 14(4 + 4 + 6). В песнях сербских, болгарских, польских, украинских и русских мы видим два таких размера: 1) 12(4+4 + 4) и 2) 13(4 + 4 + 5). В песнях болгарских, польских и украинских мы находим: 11(4 + 4 + 3). Среди этих 10 ритмов, могущих претендовать на лраславянское происхождение, насчитывается 5 ритмов, которых не знает латинская религиозная песня: 1) 7(4 + 3), 2) 8(5 + 3), 3) 12(4 + 4 + 4), 4) 13(4 + 4 + 5), 5) 14(4 + 4 + 6). К этим пяти следует прибавить еще вышеупомянутый 10-сложник (4 + 6), известный, правда, и латинской церковной песне, но зафиксированный в письменной поэзии лишь во второй четверти XVI в.; следует указать, что этот размер существовал ранее в польской народной песне. Одно из двух: или этот размер славянского происхождения, или на его возникновение повлияла латынь; тут можно предположить влияние светской латинской поэзии вагантов, о которой мы знаем, что она проникла также в Польшу. Еще более неясной представляется судьба 11-сложника типа 5 + 6. Его наличие в сербских и в польских народных песнях, казалось бы, свидетельствует о его праславянском происхождении. Однако этот размер мы находим и в латинских религиозных песнях, хотя он впервые появился в Польше лишь в 1522 г., а именно в тот период, когда влияние латинской версификации шло на убыль. Но и тут нельзя исключить влияния латинской светской поэзии, которой занимались бродячие студенты и школяры. В конце концов, в данном случае можно говорить о смешанной генеалогии, поскольку иностранное влияние могло активизировать польские элементы, т. е. в конечном счете элементы народные. На основе нашего анализа можно сделать ряд выводов: 1) если польская народная песня насчитывает 25 размеров, зафиксированных Лосем,9 то латинская религиозная песня насчитывает едва 16; 2) в польской народной песне есть 19 размеров, не известных латинской религиозной песне; 3) среди 16 размеров латинской религиоз- 9 В это число не входят 6-сложные и более короткие размеры, не рассмотренные Лосем. 21 Ян Кохановский
322 К. Будзык ной песни насчитывается 10 таких, которых не знает польская народная песня; 4) из 6 размеров, известных польской народной песне и латинской религиозной песне, насчитывается пять таких, которые могут претендовать на праславянское происхождение, так как они представлены во всех славянских группах. Следует учесть и тот важный факт, что все народные сербские песни (но только не хорватские), болгарские и русские были изолированы от влияния латинской церковной песни. Как видно из этого, несомненное влияние латинской версификации на польскую народную песню ограничивается 13-сложником, так называемого литературного типа 7 + 6. Во всяком случае, вне критики оказывается теория, утверждавшая,, что не могла существовать силлабика на польской почве, что она появилась единственно под влиянием латинской средневековой поэзии. 3 Как следует рассматривать в связи со всем этим ритмику стихов Кохановского? Без детального анализа ритмики тогдашней западноевропейской поэзии, по крайней мере поэзии итальянской ,и французской, решить подобную проблему, разумеется, нельзя. Пока что мы ограничимся тем, что попытаемся определить, какие размеры чарнолесской поэзии являются польскими, т. е. в конечном счете народными, и какое влияние на поэзию Кохановского могла оказать стихотворная форма латинских религиозных песен. Почти наверное можно утверждать, что версификация латинских народных песен не влияла на поэзию Яна из Чарнолесья. Подобный вывод напрашивается сам собой из того факта, что стихотворные размеры латинских песен были игнорируемы еще ранее польской анонимной религиозной песней XV и первой половины XVI в. Они почти совсем не проникли в поэзию Кохановского. Непосредственные связи с латинской религиозной песней обнаруживает лишь предшественник Кохановского — Секлюциан. Однако чрезвычайно характерно, что Кохановский не принял тех новшеств, которые ввел последний. Версификация латинской народной песни не влияла непосредственно на Кохановского. Ее опосредствованное влияние следует
Ян Кохановский — творец польского стиха 323 исключить в тех случаях, когда в запасе ее ритмических схем нет соответствий для размеров Кохановского. Одновременно сравнение размеров Кохановского с ритмикой старых народных польских песен позволит подтвердить польское происхождение этих размеров. Возьмем следующие ритмы из поэзии Кохановского: 1) 5, 2) 6, 3) 13 (8 + 5), 4) 14 (8 + 6). Их польское происхождение не может ставиться под сомнение фактом их возможного существования в тогдашней итальянской или французской поэзии, так как 5-, 6- и 14-сложный стих мы находим еще ранее в польской религиозной песне XV в. Тринадцатисложный размер (8 + 5), кроме своих притязаний на праславянское происхождение, подтверждает свою народность еще тем, что довольно часто фигурирует в «Песнях — танцах — паванах» начала XVII в., как раз в тех произведениях, связь которых с народных творчеством бесспорна. Часто с этим размером мы сталкиваемся и в «Роксоланках» Шимона Зиморовича, где можно встретить много заимствований из народной песни. К этому пока что скудному перечню мы можем присовокупить следующие размеры чарнолесской поэзии: 1) 10(4 + 6), 2) 10(5 + 5), 3) 11(5 + 6), 4) 12(6 + 6). Эти размеры имеют некоторые общие признаки: 1) вероятность праславянского происхождения (наиболее сомнительную для 11-сложника типа 5 + 6); 2) возможность происхождения от поэзии латинской, средневековой; 3) факт сравнительно позднего их появления в польских литературных памятниках; 4) их присутствие в литературных произведениях XVII в., связь которых с польской народной песней является бесспорной («Песни — танцы — паваны» и «Роксоланки»). Первый и четвертый признаки роднят эти размеры с размерами, недавно перечисленными, один уже этот факт благоприятствует признанию их польского происхождения. Вторая особенность — возможность их латинской генеалогии — не противодействует принятию данного тезиса, хотя ничем его и не подкрепляет. Последняя особенность (факт сравнительного позднего их появления в Польше) служит по существу источником аргументации для тезиса о польском происхождении этих размеров и должна, как мне думается, перевесить чашу весов. Все перечисленные размеры появились в польской письменной 21*
324 К. Будзык поэзии в третьем или начале четвертого десятилетия XVI в. Размеры 10(5 + 5) и 12(6+6) были применены поэтом эпохи гуманизма Клерикой в светских произведениях. Почти невероятно, чтобы Клерика леренял эти ритмы непосредственно из латинской поэзии, еще прежде чем они сумели проникнуть оттуда в польскую религиозную песню. Под словом «прежде» мы подразумеваем период наиболее сильного влияния латинской религиозной песни на польскую религиозную песню. Если допустить, что дополнения к «Богородице», датируемые второй половиной XIV и XV в., состоят не из 6-слож- ного, а из 12-сложного стиха (6 + 6), то наша аргументация в пользу народного происхождения размера (6 + 6) будет только подкреплена этим фактом. Приведем мнение музыковеда, который категорически склоняется к признанию народного происхождения 12-сложника (6 + 6): «Не подлежит сомнению, что эти размеры с подвижными декламационными ударениями обязаны своим происхождением танцевальным ритмам польского народа. Танцевальный характер этого отрывка (автор анализирует музыкальную сторону строки: Tam rado's'c, tam milo's'c) выступит ясно, если мы ускорим темп. В силу своей музыкальной основы песня легко могла дойти именно туда, где в действительности был ее источник».10 Если бы эта аргументация оказалась недостаточно убедительной для 12-сложника (6 + 6), тогда она служила бы поддержкой для тезиса о польском происхождении того 6-сложника, о котором шла речь еще выше. Что касается размеров 10 (4 + 6) и 11 (5' + 6), то об их польском происхождении я говорил раньше в другой связи и теперь отсылаю к предыдущим выводам. Следующая группа размеров Кохановского состоит из размеров: 1) 9(5+4), 2) 12(7 + 5), 3) 14(7 + 7). Можно с уверенностью сказать, что происхождение этих размеров — не праславянское. Правда, они не свойственны также и латинской религиозной средневековой песне. Языковые памятники в отношении этих ритмов не дают никаких указаний, поэтому разговор о них придется отложить на более позднее время. 10 Z. J а с h i m е с k i. Muzyka polska w rozwoju historycznym. Krak'ow, 1948, стр. 24.