Избранные произведения
Шрифт:
мешком.
– Возьми, батюшка, ребеночка, тогда тебя без очереди
пустят,– сказала баба, владелица двух младенцев.
– Черт-те что... придется брать. Что просишь?
– Цена везде одинаковая, родимый: четыре. А в базар по пяти
будем брать.
– Что ж это вы дороговизну-то какую развели? – сказал
штукатур, поставив свой мешок и отсчитывая деньги.
– А что ж сделаешь-то...
Штукатур отдал деньги и взял ребенка на руки.
–
И баба взяла запасного младенца с пола.
– Ай у тебя двойня? – спросила соседка.
– Нет, это невестки. Она захворала, так уж я беру. Две тысячи
ей, две мне.
– Исполу работают...– сказал старичок, подмигнув.
– Почем ребята? – шепотом спрашивали в толпе.
– По четыре ходят.
– Обрадовались!.. Все соки готовы выжать, спекулянты
проклятые. Ведь вчера только по три были.
– По три... а хлеб-то почем?..
71
– Прямо взбесились, приступу нет. Неделю назад мы со
снохой ехали, за пару пять тысяч платили, а ведь это что ж, мои
матушки...
– Да, ребята в цену вошли,– сказал старичок, покачав
головой,– теперь ежели жена у кого хорошо работает, только
греби деньгу.
– Страсть... в десять минут всех расхватали.
– Это еще день не базарный, народу едет меньше, а то беда.
– А вон какая-то кривая с трехгодовалым приперла. Куда ж
такого лешего взять?
– Возьмешь, коли спешить нужно.
– Это хоть правда.
– Опять чертова гибель народу набралась,– говорил в
недоумении милиционер,– вне очереди больше, чем в очереди.
Куда опять кольцом-то закрутились. Черти безголовые!
Раскручивай! Эй, ты, господин хороший, что не к своему месту
суешься! – крикнул он на штукатура,– ступай взад, тут бабы
стоят.
– Я с ребенком...
– А черт вас возьми... ну, стой тут.
– Что ж ты его вниз головой-то держишь, домовой! –
закричала молодка, подбежав к штукатуру.– Вот ведь
оглашенные, ровно никогда ребят в руках не держали.
– Что ж ему, деньги заплатил, он уж и думает. .
Открылась касса. Народ плотной толпой, всколыхнувшись,
подвинулся вперед. Пробежала какая-то торговка с жестянкой,
посовалась у кассы и пошла искать конец очереди. К ней
подбежала кривая баба с трехгодовалым ребенком. Торговка
прикинула его на руках и отказалась было, но потом, махнув
рукой, завернула мальчишку в шаль с головой и пошла наперед.
– Сбыла своего? – сочувственно спросила старушка в платке
у кривой.
– Только и берут, когда ни у кого ребят не останется,–
с сердцем кривая баба.– В базарные дни еще ничего, а в будни
не дай бог.
– Тяжел очень. С ним час простоишь, все руки отсохнут.
– Матушки, где же мои ребята?! – крикнула молодка,
владелица двух младенцев.
– Теперь гляди в оба. Намедни так одну погладили.
– Вот он, я тут стою! – крикнул штукатур, приподнявшись на
цыпочках из толпы.
72
– А другой там?
– Оба целы. Мы сами семейные.
– Старайся, старайся, бабы,– на Красную армию! – крикнул
какой-то красноармеец, посмотрев на бесконечную очередь баб
с младенцами.
– Да, бабы взялись за ум.
Штукатур, получив билет, пришел сдавать ребенка.
– А чтоб тебя черти взяли!.. Весь пиджак отделал.
– Оботрешься, не велика беда.
– Тут и большой-то, покуда дождется, того гляди... что ж с
младенца спрашивать.
– Чей малый? – кричала какая-то женщина, тревожно бегая с
ребенком на руках.– Провалилась, окаянная!
К кривой бабе подбежала торговка и, с сердцем сунув ей
малого, сказала:
– Лешего какого взяла, не выдают с таким. Только очередь
из-за тебя потеряла.
Старичок в валенках посмотрел на нее и сказал:
– Ты бы еще свекора на руки взяла да с ним пришла.
73
Смерть Тихона
Исстари уж в народе было замечено, что при всякой большой
перемене жизни старики один за другим начинают убираться на
покой.
Старичок Тихон, несмотря на болезнь, ни разу среди дня не
ложился и все ходил. Он только был какой-то странный, все
осматривался вокруг себя, когда сидел в избе один на лавке,
точно он попал в малознакомое место.
Когда его хотели свезти в больницу, он сначала посмотрел на
свою старуху Аксинью, как бы плохо понимая, потом вдруг
понял и молча показал рукой на лавку – под святые.
Старушка Аксинья заплакала, хотела его обнять, но сползла
и села на пол около его ног, уткнувшись ему в колени.
Большая белая рука Тихона лежала у нее на плече, а сам он
смотрел вдаль, как он всегда смотрел, и губы его что-то
шептали. Можно было только разобрать, что он говорил:
– Ничего... пора... призывает...
А потом, как бы спохватившись, торопливо встал и,
пробираясь по стенке на своих тонких дрожащих ногах, пошел к
сундуку.
– Да что тебе надо-то? Куда ты? – говорила Аксинья, идя за