Избранные произведения
Шрифт:
люди кричат не своим голосом или лезут на стены; при разных
болезнях одни и те же средства. Но чем болезнь сильнее, тем
доза больше. Причем если со здоровыми он суров, то к
больному подходит с выражением палача, у которого есть
личные счеты с преступником. Пронизавши его, как следует,
взглядом, коновал засучивает рукава на своих узловатых
жилистых руках и принимается мазать мазью. А когда больной
начинает пересчитывать всех
коновал отойдет, опустит засученные руки, посмотрит на него и
скажет: – Взяло... Кричи, кричи больше, с криком боль выходит.
Докторов он ненавидит какою-то острой ненавистью,
смешанной с презрением, во-первых, как конкурентов по
практике, во-вторых, как явных и наглых обманщиков.
Вдруг сидевшие на завалинке прислушались: из избы
послышался крик и причитания, как будто у кого-то добрались
до живого места.
– Взяло...– сказал печник, послушав еще немного.– Сейчас
должно выйти. Скажи, пожалуйста, как дерет, словно шкуру с
него спущают.
– А ведь уж без памяти совсем лежал и голоса не подавал.
– Тут, брат, мертвый в память придет.
– Да, уж этот работает без обману.
Из избы вышел портной и, махнув рукой, сел на завалинку.
– Не приведи бог,– сказал он,– болеть плохо, а уж лечиться
вовсе – другу и недругу закажешь.
Через минуту вышел и коновал. Но не как врач, окончив
лечение, выходит, чтобы успокоить родственников, а как
строгий обвинитель. В руках у него был какой-то пузырек с
больничным ярлыком.
– Это что у тебя? – спросил он у портного.
– Да это так... Прошлый раз в город ездил, в больнице дали.
119
– Что ж, там всем дают, кто и не просит? – спросил
иронически коновал.
– Нет, да ведь как сказать-то... все думается.
Коновал ничего не сказал, только поболтал лекарство,
посмотрел его на свет и забросил далеко в крапиву.
– Теперь думаться не будет,– сказал печник. И прибавил:–
Это верно, что доктора не могут, фасон один.
Коновал долго молчал, потом сказал нехотя:
– Какие доктора... Есть доктора, которые помогают. А только
теперь их нету. Одно жульё да шантрапа осталась. Нешто он
тебя может понимать? У этих, как чуть что – за чистотой
смотреть или хуже того – в стекла рассматривать.
– Отвод глаз,– сказал печник, набивая трубку.
– Чистоту соблюдают, чтобы эти не разводились,– сказал
нерешительно портной.
Коновала даже передернуло, как будто дотронулись до
больного зуба:
– Кто эти?
– Козявки,– сказал портной.–
козявки.
Коновал плюнул и стал мрачно себе набивать трубку. Этим
дуракам, что ни скажи – все ладно. Вот и ломают перед ними
комедию: ручки помоют, фартучек наденут и про козявок
наговорят с три короба.
– Насчет чистоты это верно,– сказал печник, улыбнувшись, и
покачал головой.– Был я в городе в больнице, рассадил себе на
базаре руку вилами. Пошел... Так они – первое дело – мыть.
Один раз вымоет, ваткой оботрет, потом опять давай сначала.
– А себе руки мыл? – спросил коновал.
– Мыл, мыл, как же. И перед этим и после этого,– сказал
печник,– ровно ты не человек, а обезьян какой-нибудь.
– Ну, вот. Прежде лечили – очков этих не втирали. Бывало,
фершел Иван Спиридонович,– с боком или поясницей придешь
к нему,– так он рук мыть не станет или ваткой обтирать, а глянет
на тебя, как следует, что мороз по коже пройдет, и сейчас же, не
говоря худого слова,– мазать. Суток двое откричишься и здоров.
А ежели рано кричать перестал, опять снова мазать.
– Здорово драло?
– Здорово...– неохотно отозвался коновал,– ежели бы такого
вот стрикулиста, что теперь в городской больнице орудует,
120
промазать как следует, двух дней бы не выжил. Уж на что мы
крепки были, а и то...
– Да, это здорово.
– Прежде денег даром не брали.
– А вот глухой у нас был,– сказал печник,– вот работал-то –
страсть. Не слыхал ни черта. Это что ты ему там про свою
болезнь говоришь,– как в стену горох. Да он, если бы и слышал,
так все равно бы слушать не стал. У него своя линия. Все,
бывало, шепчет что-то. И столько ж он всякой чертовщины знал,
заговоров этих! Ты что-нибудь ему поперек дороги пошел, а
там, глядишь, по всей деревне червяк сел на капусту, или
саранча полетела. Бывало, молебнов двадцать выдуем всей
деревней, покамест остановим. Либо выйдет ночью за околицу,
шепчет что-то, а наутро лихоманка начинает всех трясти. Вот
какие люди были.
– Да, не осталось уж такого народу,– сказала со вздохом
старушка Марковна.
– Верить перестали.
– В одно верить перестали, их на другом поймали,–
отозвался коновал.– Им бы теперь только чтобы все по-ученому
было, а что там в середке, об этом разговору нет. Заместо
лекарства капсульки какие-то пошли. Хоть ты их горстями
глотай,– ничего не почувствуешь.