Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Ильина Наталия Николаевна

Такую интерпретацию русско-германских и вместе с тем русско-шведских взаимоотношений еще более закрепили в западноевропейской науке (разумеется, и в нашей) представители классической немецкой философии Фихте и Гегель. Первый в 1800 и 1806 гг. в работах «Замкнутое торговое государство» и «Основные черты современной эпохи» абсолютизировал роль германцев в европейской истории, утверждая перед слушателями и в печати, что они привили народам «иного происхождения» основную германскую систему «обычаев и понятий», христианство и культуру, что «независимость, свобода и равенство благодаря тысячелетней привычке вошли у них в характер». Германцы, по убеждению Фихте, были «нормальным народом», «который сам по себе, без всякой науки или искусства» находился,

по сравнению с окружающими его «пугливыми земнорожденными дикарями, лишенными всякого развития», «в состоянии совершенной разумной культуры», и что именно они создали «истинное государственное устройство».

С особой силой рассуждения об «исторических» и «неисторических» народах, способных и неспособных создавать государства, из которых к первым были отнесены германцы, а ко вторым славяне, зазвучали в устах Гегеля. Так, в «Философии истории», представлявшей собой курс лекций по философии всемирной истории, читаемый в Берлинском университете в 1822-1831 гг. и дважды изданный в Германии в 1837 и 1840 гг., он был неумолим в заключении, что «Польша, Россия, славянские государства... лишь поздно вступают в ряд исторических государств и постоянно поддерживают связь с Азией», что «в Восточной Европе мы находим огромную славянскую[15] нацию, обитавшую на западе вдоль Эльбы до Дуная... Однако вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире».

Параллельно с тем он говорил, что на германцев «была возложена задача не только принимать понятие истинной свободы за религиозную субстанцию при служении мировому духу, но и свободно творить в мире, исходя из субъективного самосознания», что в них «жил совершенно новый дух, благодаря которому должен был возродиться мир, а именно свободный, самостоятельный, абсолютное своенравие субъективности». И, характеризуя скандинавов как «рыцарей в чужих странах», Гегель, обращаясь к широкой аудитории, с огромным вниманием ловившей его слова, а затем тысячами голосами разносившей их по всему свету, резюмировал: «Часть их направилась в Россию и основала там русское государство»[16].

Концепция начальной истории Руси Шлецера, которую в 1836 г. антинорманист Ю.И. Венелин охарактеризовал как «скандинавомания», а в 1931 г.

норманист В. А. Мошин как «ультранорманизм» шлецеровского типа»[17], была практически беспрекословна принята российскими учеными. Более того, в норманизации своей родной истории они пошли намного дальше своего кумира. Так, в 1829 г. Н.А.Полевой утверждал, что немногочисленными скандинавами - «но эти немногие, закаленные в бурях и битвах, были ужасны» - «начинается История русского народа». И, открывая ее скандинавской историей и описанием Скандинавского полуострова, нашел в прошлом Руси «норманскую феодальную систему», завершившуюся смертью Ярослава Мудрого и определившую собой «особый характер русской истории, кончающийся нашествием монголов».

В 1834 г. О.И.Сенковский уверял, что «эпоха варягов есть настоящий период Славянской Скандинавии», в который восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», а их язык образовался из скандинавского (Шлецер, стоит заметить, упорно ища следы пребывания норманнов на Руси, в конечном итоге вынужден был признать, что славянский язык «нимало» не повредился норманским и что из смешения славянского и скандинавского языков «не произошло никакого нового наречия»),

В 1841-1859 гг. М.П. Погодин, убеждая, что в 862-1054 гг. скандинавы на Руси «образовали государство», тогда как сами «славяне платили дань, работали - и только, а в прочем жили по-прежнему», что «действие, приемы, осанка, походка наших варягов-руси... суть норманские», ввел в оборот понятие «норманский период русской истории», обнимавшее собой историю Руси до середины XI в., в ходе которого «удалые норманны... раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля,

без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука»[18].

Такого рода «размашистые» рассуждения в духе шведов XVII в. вызывали недоумение и протест даже у норманистов. В 1877 г. И. И. Первольф, характеризуя состояние разработки варяжского вопроса в российской науке, не без сарказма констатировал: «Все делали на Руси скандинавские норманны: они воевали, грабили, издавали законы, а те несчастные словене, кривичи, северяне, вятичи, поляне, древляне только и делали, что платили дань, умыкали себе жен, играли на гуслях, плясали и с пением ходили за плугом, если не жили совсем по-скотски»[19].

Не знавшие границ видения об «удалых норманнах» и «по-скотски» живущих восточных славянах, вопреки источникам и здравому смыслу выдаваемые за исторические реалии, стали просто навязчивыми для большинства российских исследователей. И тому есть несколько причин. Во-первых, наши специалисты видели себя лишь в качестве учеников западноевропейской науки, отчего на свою историю смотрели исключительно только ее глазами. Как выразил в 1836 г. этот практически общий настрой Н. Г. Устрялов, «русские ученые еще юные атлеты на поприще образованности» (подобный комплекс «пигмеев» неизбежно вел к абсолютизации построений западноевропейских ученых, возводя их в ранг «небожителей», а их выводы превознося в качестве наивысшей истины). Поэтому, уточнял в 1876 г. И.Е. Забелин, «кто хотел носить мундир исследователя европейски-ученого», тот должен был быть норманистом[20].

Во-вторых, в российской науке был создан абсолютно непогрешимый культ немецких ученых-норманистов. Так, например, великий Н. М. Карамзин подчеркивал, что ученым мужам Германии «наша история обязана многими удовлетворительными объяснениями и счастливыми мыслями. Имена Баера, Миллера, Шлецера, незабвенны»[21]. В связи с чем, как заметил в 1884 г. М. О. Коялович, в нашем обществе безраздельно воцарилась идея, что признавать норманизм - «дело науки, не признавать - ненаучно». По причине чего, отмечал в 1899 г. Н. П. Загоскин, вплоть до второй половины XIX в. поднимать голос против норманизма «считалось дерзостью, признаком невежественности и отсутствия эрудиции, объявлялось почти святотатством. Насмешки и упреки в вандализме устремлялись на головы лиц, которые позволили себе протестовать против учения норманизма. Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться»[22]. В-третьих, российское образованное общество, по словам Забелина, никак не могло себе вообразить, чтобы начало их родной истории произошло как-то иначе, без содействия иноземного племени. У русских образованных людей, пояснял он, в глубине их национального сознания лежало «неотразимое решение», что «все хорошее русское непременно заимствовано где-либо у иностранцев»[23].

И воздействие этого «неотразимого решения», помноженного на авторитет европейской учености в лице Миллера, Байера и Шлецера, было настолько велико, что невольно заставляло норманистов в угодном для них духе «поправлять» источники. Так, Карамзин «поправил» или, точнее будет сказать, сфальсифицировал письмо Ивана Грозного шведскому королю Юхану III от 11 января 1573 г., в котором царь говорит, обосновывая права России на Восточную Прибалтику, что с Ярославом Мудрым (а именно он заложил главный город этого края Юрьев-Дерпт, следовательно, изначально был владетелем Ливонии) «на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы» (в ту пору «немцами» именовали практически всех выходцев из Западной Европы, и этот термин был совершенно равнозначен по смыслу сегодняшнему «западноевропеец»), У Карамзина слова Грозного зазвучали иначе: «а варяги были шведы»[24]. И в такой вот редакции их затем множили своими трудами в качестве доказательства выхода варягов из пределов Швеции, а заодно и «норманистских настроений» русского общества вообще, авторитетнейшие представители отечественной и зарубежной науки С. М. Соловьев, А. А. Куник, В. Томсен.