Изгнанник. Каприз Олмейера

Конрад Джозеф

Накануне того дня, когда Бабалачи убедился в своих подозрениях, Дэйн и Нина задержались в тенистом укрытии дольше обычного. Только тяжелые шаги Олмейера на веранде да его ворчание, что пора ужинать, заставили миссис Олмейер поднять предупредительный крик. Марула легко перемахнул через низкую бамбуковую изгородь и украдкой пробрался через банановую плантацию к сырому берегу протоки, пока Нина не спеша шла к дому, чтобы, как обычно вечерами, позаботиться об отце. Олмейер выглядел довольным – приготовления почти закончены, завтра можно спускать лодки на воду. Внутренним взором он уже видел у себя в руках богатый приз и, забыв про рис на тарелке, замер с ложкой в руке – его полностью захватило видение ослепительного банкета, знаменующего их приезд в Амстердам. Нина, полулежа в кресле, рассеянно слушала отрывочные слова, слетавшие с губ

отца: «экспедиция», «золото»! Да какое ей дело до всего этого? – но стоило отцу упомянуть имя Марулы, как она вся обратилась в слух. Завтра Дэйн на своем бриге уйдет вниз по реке на несколько дней, рассказывал Олмейер. Досадная задержка. Но как только он вернется, они тут же отплывут, потому что река поднимается. Не исключено, что впереди большое наводнение. И Олмейер нетерпеливым жестом оттолкнул тарелку, вставая из-за стола. Но Нина уже не слушала. Дэйн уплывает! Вот почему он, с той мягкой властностью, которой ей так нравилось подчиняться, велел ей встретиться с ним завтра на заре у дома Буланги. Есть ли у нее в каноэ весло? В порядке ли оно? Выходить придется рано – часа в четыре утра, уже совсем скоро.

Она поднялась с кресла, решив, что перед долгой греблей в ранний час нужно хорошенько отдохнуть. Тускло горела лампа, и отец, утомленный дневными трудами, уже забрался в гамак. Нина погасила свет и перешла в большую спальню, слева от центрального коридора, которую делила с матерью. Войдя, она увидела, как та встала с груды циновок, служивших ей постелью, и склонилась над большим деревянным сундуком с откинутой крышкой. Стоявшая на полу половинка скорлупы кокоса, наполненная маслом, с тряпкой вместо фитиля, освещала ее красноватым ореолом, мерцающим сквозь черный пахучий дым. Мать согнулась так, что голова ее и плечи почти целиком скрылись в сундуке. Руки шарили в глубине, откуда раздавалось глухое позвякивание. Она не сразу заметила появление дочери, и Нина, тихо встав рядом с ней, разглядывала выстроившиеся на дне сундука холщовые мешочки, в то время как мать, набрав полные горсти гульденов и мексиканских долларов, смотрела, как они струятся обратно сквозь скрюченные клешни ее пальцев. Звонкая музыка серебра явно доставляла ей удовольствие, глаза сверкали, отражая блеск свежеотчеканенных монет.

– Вот, вот, и вот еще, – бормотала она. – Скоро он заплатит больше, много больше – сколько я скажу. Ведь он великий раджа, сын Неба! А она станет рани, он все за нее отдаст. Кто бы отдал хоть что-то за меня? Я рабыня! Разве нет? Зато стану матерью великой рани!

Тут она наконец-то заметила дочь, бормотание мгновенно прекратилось, крышка сундука захлопнулась. Не вставая на ноги, мать подняла глаза на девушку, которая стояла рядом с рассеянной улыбкой на мечтательном лице.

– Ты видела! Видела, да? – визгливо вскрикнула мать. – Это все мое, все за тебя! Но этого мало! Ему придется дать больше, много больше, прежде чем он увезет тебя на южный остров, где правит его отец. Слышишь меня? Ты стоишь больше, внучка раджи! Больше! Больше!

С веранды донесся сонный голос Олмейера, требующий тишины. Миссис Олмейер погасила свет и уползла в свой угол. Нина легла на груду мягких циновок, закинула руки за голову и засмотрелась через служившее окном отверстие в стене на мерцающие в темном небе звезды, считая часы до назначенного свидания. С тихим счастьем думала она о встрече – в густом лесу, вдали от людских глаз и голосов. Душа Нины снова ощутила природную сущность, которую так и не смог победить дух цивилизации, вколоченный твердой рукой миссис Винк. В ней боролись гордость и смущение при мысли о том, как высоко оценила ее многомудрая мать, но воспоминание о страстных взглядах и словах Дэйна успокаивало, и Нина закрыла глаза, трепеща от приятного предвкушения.

Порой даже у дикарей и так называемых людей просвещенных обнаруживаются общие взгляды. Легко предположить, что Дэйн Марула был не в восторге от будущей тещи и вряд ли одобрял невероятный аппетит этой достойной женщины к сияющим монетам. И все-таки в это туманное утро, когда Бабалачи отставил в сторону общественные дела и решил проверить садки в притоке у дома Буланги, Марула без всяких опасений, не испытывая ничего, кроме страстного нетерпения, греб к заводи на восточной стороне острова. Он спрятал каноэ в кустах и торопливо зашагал через островок, досадливо отмахиваясь от веток, перегораживающих тропу.

Из осторожности он не подплыл к самому месту свидания, как это сделала Нина, а оставил лодку на берегу главного русла. В густой дымке он сумел разглядеть проблеск света слева, со стороны дома Буланги. Потом туман сгустился, скрывая от глаз окрестности, и лишь чутье помогло Дэйну не сбиться с тропы, ведущей на другую сторону острова. Там, у берега одного из притоков, застрял толстый ствол дерева, образовав что-то вроде причала, о который со звонким журчанием бились волны. Легким, но уверенным движением Дэйн вскочил на ствол, в два прыжка достиг противоположного конца и остановился, глядя, как у ног его бурлит и пенится вода.

Густой утренний туман словно укрыл его от мира: от земли, от небес, от журчащей у ног реки, и Дэйн выдохнул имя восхитительного существа, которое, он был уверен, уже где-то рядом, слышит его и точно так же чувствует его присутствие.

Вдруг из тумана, совсем рядом с бревном, выступил высоко задранный нос лодки – Нина гребла, сидя на корме. Марула положил на него руку и легко заскочил внутрь, сильно качнув легкое суденышко. Повинуясь толчку, оно прошло на волосок от бревна, и река послушно подхватила его и понесла по течению, быстро и беззвучно, меж невидимых берегов. И опять Дэйн у ног Нины забыл обо всем, чувствуя, как и его уносит прочь мощная волна невероятных эмоций – счастья, радости, гордости, желания. В очередной раз он убедился, что нет для него другой судьбы, кроме этой девушки, которую он сжал в объятиях со всей силой страсти.

Нина мягко высвободилась и с тихим смехом шепнула:

– Лодку перевернешь, Дэйн!

Он пронзительно взглянул ей в глаза и, отпустив со вздохом, лег на спину на дно каноэ, положил голову ей на колени, закинул руки назад и обнял за талию. Нина склонилась над ним и, тряхнув головой, накрыла обоих водопадом длинных черных волос.

Лодка поплыла по течению; Дэйн дал волю своему дерзкому, ничем не скованному красноречию, а Нина склонилась к нему, чтобы не упустить ни единого слова из его шепота, который казался ей слаще самой жизни. Для них обоих перестало существовать все, что находилось за бортами узкого хрупкого суденышка. Они погрузились в собственный мир, наполненный яркой и всепоглощающей любовью, не обращая внимания ни на сгущающийся туман, ни на утихший перед рассветом бриз, ни на окружающий их великолепный лес – на всю тропическую природу, в торжественной тишине ожидающую восхода солнца.

Над речной дымкой, скрывающей лодку с грузом юной ликующей жизни и всеобъемлющего счастья, таяли звезды и небо с востока окрашивалось в серебристо-серый. Ни ветерка, ни шуршания листвы, ни играющей рыбы – ничто не тревожило безмятежный покой всего живого на берегах великой реки. Земля, вода и небо окутались глубокой дремотой, от которой, казалось, нет пробуждения. Вся живость и буйство тропиков словно сосредоточилась сейчас в горящих глазах, в лихорадочно бьющихся сердцах двух влюбленных, скользящих в каноэ по глади реки под белым покровом тумана.

Внезапно мощный сноп золотых лучей выстрелил ввысь из-за темной изгороди деревьев, растущих по берегам Пантая. Звезды растаяли; темные облачка в зените вспыхнули на миг алым; легкий бриз – предвестник пробуждения – взвихрил и разорвал густую дымку на затейливые клочья, открыв сверкающую под утренним солнцем рябь на воде. Огромные стаи белых птиц взвились со звонким щебетом над верхушками деревьев. Над восточным побережьем взошло солнце.

Первым к реальности вернулся Дэйн – вскочил и торопливо оглядел реку. Взгляд его отметил позади лодку Бабалачи и еще одно маленькое пятнышко на искрящейся глади реки – каноэ Тамины. Он осторожно перебрался на нос и, опустившись на колени, поднял весло. Нина на корме взялась за свое, и они дружно ударили по воде, подняв фонтаны брызг. Легкое суденышко быстро понеслось вперед, оставляя за собой узкую водяную дорожку, обрамленную кружевом белой сверкающей пены. Не поворачивая головы, Дэйн произнес:

– Позади нас кто-то есть. Нельзя дать ему подойти. Пока мы слишком далеко, нас не должны узнать.

– Впереди тоже кто-то есть, – не прекращая грести, заметила Нина.

– Вижу. Солнце бьет в глаза, но я почти уверен, что это Тамина, девушка, которая каждое утро приходит к бригу торговать печеньем – иногда на целый день. Она не опасна. Держись ближе к берегу, нам нужны вон те кусты, у меня там лодка.

Он зашарил глазами по мангровым пальмам, которые они задевали, скользя по реке.