Изгнанник. Каприз Олмейера
Шрифт:
– Ибо, – вещал Бабалачи, – что и порадует бедняков, как не щедрая рука удачливого торговца или высокородного…
Тут он, с тщательно разыгранным замешательством, запнулся, и его единственный глаз зашарил по полу, а на изуродованных губах заиграла извиняющаяся усмешка. Дэйна же происходящее явно забавляло, хоть он старательно скрывал свое веселье под маской официальной учтивости. Брови Лакамбы нависли угрюмой складкой, губы во время речи верного премьер-министра недовольно шевелились. Воцарившуюся в зале тишину нарушало лишь дружное похрапывание вновь заснувших охранников, а вот дальний раскат грома, заставивший сердце Нины екнуть в страхе за любимого, остался незамеченным –
После паузы Бабалачи заговорил снова, тихо и отрывисто, презрев цветастые учтивости. Почему Дэйна не было так долго? Они с Лакамбой извелись в ожидании. Ниже по реке слышали выстрелы и видели в устье среди островов голландский брандер. Разумеется, все встревожены. Слухи о катастрофе несколько дней назад достигли ушей Абдуллы, и с тех пор в усадьбе раджи все с дурными предчувствиями ждут появления Дэйна. День за днем закрывают глаза в страхе, открывают в тревоге и с утра до ночи ходят дрожа, как будто рядом враги. И все из-за Дэйна! Пожалел бы хоть себя, если других не жалеет. Особенно верных и преданных слуг раджи Батавии – да ведет его звезда к победам ради счастья и процветания его подданных!
– Мой хозяин, – продолжал Бабалачи, – истаял от тревог за торговца, которого он взял под свое покровительство, так же как и Абдулла, ибо что только злые языки не наговорят, если случайно…
– Заткнись, дурак! – зло рявкнул Лакамба.
Бабалачи замолк с довольной улыбкой, а Дэйн, который слушал его почти что завороженно, со вздохом облегчения повернулся к правителю Самбира. Тот не пошевельнулся, не поднял головы и, громко сопя, глядел на Дэйна из-под бровей, с поджатыми губами и выражением крайнего недоверия.
– Говори, о Дэйн! – произнес он наконец. – Вокруг бродит немало слухов. Много раз по ночам приходил ко мне мой друг Решид с дурными вестями. Они быстро разлетаются по побережью. Но не всем можно верить: люди чаще лгут друг другу, чем в дни моей молодости, только вот меня по-прежнему трудно обмануть.
– Я всегда говорю правду, – безмятежно заявил Дэйн. – Если вы о том, куда делся мой бриг, то он в руках голландцев. Поверь мне, раджа, – с неожиданной горячностью добавил он, – у оранг-бланда есть хорошие приятели в Самбире, иначе как бы они узнали, где я?
Лакамба кинул на него короткий недобрый взгляд. Бабалачи тихо встал, подошел к гонгу и ударил в него изо всех сил.
Снаружи затопали босые ноги, внутри снова подскочили и захлопали глазами сонные охранники.
– Да уж, ты – добрый друг белого раджи, – презрительно продолжал Дэйн, повернувшись к Бабалачи, который уже вернулся на свое место. – Что ж, ликуй – мне удалось уйти. Когда увидел судно голландцев, я увел бриг в рифы и выбросился на берег. Они не рискнули догонять нас на корабле и спустили шлюпки. Мы сделали то же самое и попытались скрыться, но по нас начали палить с корабля, много моих людей погибло. Но я остался жив, о Бабалачи! Голландцы идут за мной, в том числе чтобы допросить их преданного друга Лакамбу и его верного слугу. Можешь быть доволен!
Никто из слушателей, однако, особой радости не выразил. Лакамба закинул ногу за ногу и задумчиво почесывался, а Бабалачи, сидя по-турецки, вдруг словно съежился и бессмысленно уставился прямо перед собой. Охранники заинтересованно вытянулись на циновках поближе к рассказчику. Один даже встал и привалился к стойке, поигрывая пальцами по рукояти меча.
Дэйн переждал очередной удар грома и продолжил:
– Не оглох ли ты, властитель Самбира? Или сын великого раджи не стоит твоего внимания? Я вернулся, чтобы найти убежище и предупредить
– Ты вернулся из-за дочки белого! – рявкнул Лакамба. – Убежища ты бы искал у отца, балийского раджи Анак Агонга – Сына Неба. Кто я такой, чтобы прятать знатного наследника? Лишь вчера я сажал рис на выжженной поляне, а сегодня ты утверждаешь, что я держу твою жизнь в своих руках.
Бабалачи взглянул на хозяина и пробормотал:
– Никто не избегнет своей судьбы. Влюбленный, что дитя: не думает ни о чем. Будь к нему милостив, хозяин!
И он предупреждающе подергал Лакамбу за саронг.
Тот раздраженно вырвал подол. Раджа начал понимать, сколько проблем принесет возвращение Дэйна, и, потеряв самообладание, которое до этого успешно сохранял, повысил голос, перекрикивая свист ветра и стук дождя по крыше, пока над домом проходил очередной шквал.
– Когда-то ты явился сюда как торговец, со сладкими речами и заманчивыми обещаниями, попросив меня не вмешиваться, пока ты обрабатываешь здешнего белого. Я согласился. Чего же ты хочешь теперь? Когда был молод, я дрался. Теперь я стар и желаю только мира. Мне проще убить тебя, чем воевать с голландцами. Проще и лучше.
Отгремел гром, и в наступившем затишье Лакамба пробормотал еще раз, словно себе под нос:
– Гораздо проще. Гораздо лучше.
Эти угрозы, казалось, не сильно взволновали Дэйна. Пока Лакамба говорил, он оглянулся через плечо, убедился, что за спиной никто не стоит, и, успокоенный, достал из складок одежды коробочку и аккуратно завернул немного бетеля и лайма в зеленый лист, услужливо подсунутый ему бдительным Бабалачи. Дэйн воспринял жест резко оборванного хозяином советника как предложение мира, нечто вроде молчаливого протеста против недипломатичной грубости Лакамбы и знак того, что понимание между ними все же возможно. В противном случае он не был бы так спокоен. Раджа прав – Дэйн и впрямь вернулся в Самбир только из-за дочки белого, однако он вовсе не страдал излишней беспечностью, как предположил Бабалачи. На самом деле Дэйн прекрасно знал, что Лакамба и сам настолько серьезно увяз в торговле порохом, что лишний раз не захочет вмешательства голландцев.
Отец Дэйна, независимый раджа Бали, отправил сына разведать обстановку, когда напряжение между голландцами и малайцами грозило расползтись с Суматры на весь архипелаг. Однако большинство крупных торговцев остались глухи к осторожным предложениям Дэйна, их не соблазнили даже высокие цены, которые он предлагал за порох. Оставалась последняя призрачная надежда – Самбир. В Макасаре рассказывали, что там живет белый торговец, а из Сингапура регулярно ходит пароход. То, что на реке не было голландских поселений, разумеется, еще сильнее облегчало задачу. Надежды Дэйна чуть не разбились об упорную лояльность Лакамбы, которая невероятно взлетела, как только он оценил свои интересы. Но в конце концов щедрость молодого торговца, его заразительный энтузиазм и громкое имя отца перебороли колебания главы Самбира. Сам Лакамба не хотел иметь ничего общего с незаконной торговлей и противился союзу Дэйна с арабами, зато предложил ему договориться с Олмейером и Фордом, пояснив, что голландец – слабый человек, легко поддающийся уговорам, а англичанин, капитан парохода, может оказаться очень полезен и, скорее всего, войдет в дело, перевозя на судне порох контрабандой, тайком от Абдуллы. Однако Олмейер неожиданно проявил такое упорство, что Лакамбе даже пришлось прислать к нему Бабалачи с клятвенным обещанием закрыть на все глаза ради старой дружбы. За обещание и дружбу Дэйн заплатил полновесными серебряными гульденами ненавистных голландцев.