Изгнанник. Каприз Олмейера

Конрад Джозеф

– Вон туда, – сказал он наконец, – где пальмы кончаются и дерево склонилось над рекой, свесив ветви. Правь к большому зеленому стволу.

Дэйн встал, вглядываясь в заросли, а Нина легкими искусными гребками повела каноэ вдоль берега. В нужном месте Дэйн схватился за ветку и, откинувшись назад, толкнул лодку под низкую зеленую арку густых спутанных лиан – проход в миниатюрную бухточку, вымытую тут последним серьезным наводнением. Здесь и скрывалась его собственная лодка, пришвартованная к камню, и Дэйн перешагнул в нее, держась за борт каноэ Нины. Вскоре две скорлупки, отражаясь в черной воде, уже тихо плыли бок о бок под тусклыми лучами, с трудом пробившимися сквозь высокий полог густой листвы. А в вышине под ярким солнцем пламенели громадные алые цветы, осыпая влюбленных водопадом крупных, блестящих от росы лепестков, которые, чуть вращаясь, падали в душистые струи реки. И над ними, и

под ними, и вокруг – всюду: в сонной воде и среди пышной растительности, купающейся в теплом воздухе и испускающей стойкий и пьянящий аромат, – шла буйная жизнь тропической природы. Растения рвались кверху, обвивали друг друга, сплетаясь в неразрывный клубок, безумно и безжалостно карабкались друг на друга в молчаливой отчаянной борьбе за источник жизни – солнечный свет, – словно в ужасе перед темной массой ила под собой, перед смертью и тлением, из которых они все проросли.

– Время расставаться, – после долгого молчания произнес Дэйн. – Тебе пора домой, Нина. А я дождусь брига и взойду на борт прямо здесь.

– И надолго ты, Дэйн? – тихо спросила Нина.

– Надолго? – воскликнул Дэйн. – Разве может человек по своей воле надолго погрузиться в темноту? Я как слепец, когда не с тобой. Зачем мне жизнь без света?

Нина подалась вперед, со счастливой, гордой улыбкой взяла в ладони лицо Дэйна и всмотрелась ему в глаза влюбленным и вместе с тем испытующим взглядом. Вероятно, она нашла в них подтверждение только что сказанным словам, потому что чувство благодарной уверенности затопило ее, облегчив груз печали в час расставания. Она поверила в то, что наследник великих раджей, сын могучего владыки, хозяин жизни и смерти, видит солнечный свет только рядом с ней. И невероятная волна любви и благодарности к Дэйну поднялась в сердце Нины. Как могла она выразить все, что чувствовала к мужчине, который наполнил ее душу такой гордостью, таким счастьем? И в этом немыслимом смятении, как удар молнии, озарило ее воспоминание об отвергнутой и почти забытой цивилизованной жизни, которой она едва коснулась в дни несвободы, грусти и обиды. На холодном пепелище жалкого и ненавистного прошлого она обнаружила знак любви, подходящий, чтобы выразить безбрежную радость настоящего и предвкушение яркого и роскошного будущего. Нина обвила руками шею Дэйна и прижалась губами к его губам в долгом горячем поцелуе. Он закрыл глаза, потрясенный и напуганный той бурей, что подняло в его груди это странное, до сих пор неведомое ему касание. И долго еще, после того как Нина направила свое каноэ в реку, стоял он, не двигаясь и не решаясь открыть глаза, словно из боязни расплескать ощущение опьяняющего восторга, охватившее его впервые в жизни.

«Теперь, – думал Дэйн, – остается желать только бессмертия, чтобы сравняться с богами. И существо, которое сумело открыть для меня райские ворота, должно достаться мне. И скоро достанется – навечно, навсегда!»

Он открыл глаза как раз в тот миг, когда в просвете зеленой арки показался нос его брига, медленно дрейфующего вниз по реке. «Время подниматься на борт», – думал Дэйн, не желая оставлять место, где только что познал настоящее счастье.

– Пора. Нужно идти, – пробормотал он и снова закрыл глаза под алым водопадом ароматных лепестков, стараясь сохранить в памяти недавний миг с его радостью и смятением.

И все-таки пришлось вернуться на борт и надолго пропасть в дальних краях. Тщетно Олмейер надеялся на скорое возвращение друга. Низовья реки, куда он так часто и нетерпеливо обращал взгляд, оставались пусты, лишь сновали там и сям рыбацкие каноэ. А с верховьев шли черные тучи, и мощные ливни знаменовали начало сезона дождей с его грозами и наводнениями, делавшими реку почти непроходимой для местных лодок.

Расхаживая по топкому берегу между своими домами, Олмейер тревожно разглядывал реку. Вода поднималась дюйм за дюймом, медленно подбираясь к лодкам, которые были уже готовы и стояли рядами на берегу под мокрыми каджангами. Удача, казалось, снова ускользала от него и, снуя взад-вперед под льющим с низкого неба непрерывным дождем, он впал в унылое равнодушие. Да какая разница, что будет! Это все его невезение! Чертовы дикари, Дэйн и Лакамба, пообещав помощь, соблазнили его потратить последние деньги на снаряжение лодок, а теперь один исчез неизвестно куда, а второй сидит взаперти за своим забором и не подает признаков жизни. Даже подлец Бабалачи не попадается на глаза с тех пор, как ему, Олмейеру, сплавили весь рис, медные гонги и ткани для экспедиции. Выманили все, до последней монеты, а теперь им наплевать, уедет он или нет. И, в отчаянии

махнув рукой, Олмейер медленно стал карабкаться на веранду нового дома, чтобы спрятаться от дождя, и застрял там, повиснув на перилах, втянув голову в плечи и погрузившись в мрачные мысли. Он не замечал ни хода времени, ни приступов голода, ни визгливых криков жены, зовущей ужинать. Когда первые раскаты вечерней грозы пробудили его от горестных раздумий, он медленно брел на свет старого дома, а так и не угасшая до конца надежда заставляла его ухо чутко реагировать на каждый звук с реки. Несколько раз Олмейер, встрепенувшись, улавливал плеск весел и замечал неясные очертания лодки. С сильно бьющимся сердцем он окликал почти невидимого гребца в надежде, что ему отзовется Дэйн, но в ответ, к его разочарованию, раздавались лишь резкие возгласы арабов, плывущих в гости к затворнику Лакамбе. Долго потом Олмейер ворочался бессонными ночами, размышляя, какие злодейства замышляют сейчас его достойные соседи. И вот когда, казалось, умерла последняя надежда, Олмейер с восторгом услышал голос Дэйна. Однако партнер поспешил к Лакамбе, и Олмейер забеспокоился, зная, как к нему относится здешний царек. И все же Дэйн наконец вернулся. Значит, их договор в силе. Надежда возродилась, и в ту ночь Олмейер спал спокойно, пока Нина вглядывалась в бурную реку, несущуюся к морю под раскаты грозы.

Глава 6

Расставшись с Олмейером, Дэйн быстро пересек реку и высадился около затвора изгороди, окружавшей дома, которые и составляли резиденцию раджи Самбира. Дэйна явно ждали – ворота были открыты, и люди с факелами встречали гостя, чтобы сопроводить по наклонному дощатому тротуару к большому строению, где Лакамба и жил, и занимался делами. В остальных обитали жены и домочадцы правителя.

Сколоченный из крепких досок дом Лакамбы стоял на высоких сваях, бамбуковая веранда окружала его со всех сторон, а покрытая пальмовыми листьями крыша держалась на балках, почерневших от факельного дыма.

Дом стоял параллельно реке, одна из его длинных стен смотрела на затвор в изгороди. В короткой стене была дверь, выходящая на берег, и именно к ней вела деревянная дорожка. В неровном свете факелов Дэйн заметил справа от себя группу людей с оружием. От нее отделился Бабалачи и открыл дверь в переговорный зал, который представлял собой примерно треть дома, отделенную от остальных комнат плотной занавесью из европейской ткани. Возле занавеси стояло резное кресло черного дерева и грубый стол для переговоров. Другой мебели, кроме разбросанных там и сям циновок, не наблюдалось. Слева от входа на оружейной стойке торчали три винтовки с пристегнутыми штыками. Вдоль стены, в полутьме, охранники Лакамбы – сплошь друзья или родственники – спали кучей коричневых рук, ног и разноцветных одежд, из которой время от времени слышался чей-то храп или сдавленное мычание. Вот и все, что разглядел Дэйн в неярком свете европейской лампы с зеленым абажуром.

– Не желаете ли отдохнуть? – испытующе глядя на Дэйна, предложил Бабалачи.

– Мне нужно срочно переговорить с раджой, – отказался Дэйн.

Бабалачи выразил согласие жестом и дважды коротко ударил по медному гонгу, подвешенному под стойкой с оружием.

Оглушающий звон пробудил охрану. Храп прекратился, ноги втянулись на место, вся куча-мала зашевелилась и нехотя распалась на отдельные фигуры. Охранники зевали и протирали глаза, за занавесками загомонили женщины, послышался бас Лакамбы:

– Кто там? Арабский торговец?

– Нет, туан, – ответил Бабалачи. – Это Дэйн вернулся. У него к вам важный разговор – бичарра, – если вы милостиво согласитесь.

Милость Лакамбы не заставила себя ждать: очень скоро он выполз из-за занавески, правда, приличной одеждой не озаботился – на нем красовался лишь наспех нацепленный на бедра короткий красный саронг. Милостивый правитель Самбира выглядел сонным и хмурым. Он рухнул в кресло, расставил ноги, положил руки на подлокотники и, уткнувшись подбородком в грудь, стал угрюмо ждать, когда же Дэйн заговорит.

Но тот не спешил начинать. Он смотрел на Бабалачи, удобно устроившегося у ног хозяина, и молчал, чуть склонив голову, словно в ожидании мудрых слов советника.

Бабалачи неуверенно кашлянул и подтащил поближе несколько циновок, чтобы Дэйн мог сесть, а затем скрипуче уверил его во всеобщей радости от столь долгожданного приезда. Лично его, Бабалачи, сердце разрывалось от желания снова увидеть Дэйна, а уши жаждали вновь услышать его чарующий голос. Сердца и уши всех здешних жителей, по словам советника, страдали не меньше – это заявление он сопроводил широким жестом руки, охватывающим противоположный берег, где никто в мирно спящем поселке пока не подозревал, какое неземное счастье ждет их завтра, когда они узрят вернувшегося Дэйна.