Изгнанник. Каприз Олмейера
Шрифт:
Трясущейся рукой он начал перебирать бутылки на столе, недовольно ворча себе под нос:
– Вино кончилось…
– Вам уже хватит, Олмейер, – сказал лейтенант, закуривая. – И не пора ли выдать нам вашего арестанта? Потому что, как я понял, вы держите Дэйна Марулу в надежном месте, откуда он не может сбежать. И все-таки пришел час закончить это дело, а потом, если хотите, продолжим наши посиделки. Эй! Не смотрите на меня так!
Олмейер уставился на него пустыми глазами, его дрожащие пальцы потянулись к шее.
– Золото. Меня просто взяли
– Знаю, знаю, – умиротворяюще согласился лейтенант.
– Ничего вы не знаете! И никто у вас там не знает! – вдруг снова взорвался криком Олмейер. – В правительстве одни дурни, говорю я вам! Горы золота! Я про них знаю! Я! И еще один человек. Но он уже не расскажет. Он…
С кривой улыбкой Олмейер осекся и попытался похлопать офицера по плечу, но промахнулся и перевернул пару пустых бутылок.
– Ты-то неплохой парень, – отечески выговорил он с неожиданной четкостью.
Голова его упала на грудь, и он остался сидеть неподвижно, что-то бормоча себе под нос.
Два офицера беспомощно переглянулись.
– Нет, так не пойдет, – сказал старший. – Спускайся во двор, собирай команду, а я попытаюсь привести его в чувство. Эй! Олмейер! Просыпайтесь-ка, дружище! Пора выполнять обещание. Вы ведь дали слово. Слово чести, помните?
Хозяин недовольно оттолкнул его руку, но его раздражение испарилось, когда он поднял глаза на офицера. Поднеся палец к переносице, Олмейер наставительно проговорил:
– Вы просто слишком молоды. Всему свое время.
Лейтенант повернулся к Нине, которая, откинувшись в кресле, неотрывно наблюдала за отцом.
– Поверьте, я очень огорчен, что вам приходится на все это смотреть, – извиняющимся тоном начал он. – Не знаю, есть ли у меня право просить вас о чем-то, кроме как удалиться, чтобы не наблюдать эту грустную сцену, но мне кажется, что я должен – ради вашего отца… Я имею в виду, если у вас есть на него какое-то влияние, вам стоит употребить его сейчас, чтобы побудить его сдержать слово, которое он дал мне до того, как… впал в такое состояние.
Нина, казалось, не слышала его слов и сидела не шелохнувшись, с полузакрытыми глазами.
– Я полагаю… – растерянно продолжил лейтенант.
– О каком слове вы говорите? – резко перебила его Нина, вставая и подходя к отцу.
– Ни о чем бесчестном или несправедливом. Ваш отец обещал выдать нам человека, который в мирное время лишил жизни невинных людей, чтобы избежать наказания, которое заслужил, преступив закон. И планировал уничтожить гораздо больше. Не его вина, что его план провалился. Разумеется, вы слышали о нем, это Дэйн Марула. Ваш отец, как я понял, сумел поймать его, когда он сбежал от нас сюда, вверх по реке. Возможно, вы…
– И убил он белых людей! – перебила Нина.
– Приходится признать, что да. Двое белых людей лишились жизни из-за выходки этого негодяя.
– Двое! Всего-то! – воскликнула девушка.
Офицер
– Отчего… Отчего вы…
– Оттого что могло быть и больше, – отрезала Нина. – И когда получите этого… негодяя, вы уедете?
Потерявший дар речи лейтенант молча кивнул.
– Тогда я помогу вам, даже если придется выдернуть его из огня, – решительно сказала она. – Я ненавижу вашу белую кожу и вежливые голоса. Вам все равно, перед каким смазливым личиком рассыпать комплименты. Я слышала их и раньше. И хотела скрыться здесь, чтобы не видеть больше ни одного белого лица, кроме вот этого, – добавила она гораздо мягче, касаясь щеки Олмейера.
Тот перестал бормотать, приоткрыл глаза и, почувствовав на щеке руку дочери, прижал ее к лицу, пока Нина второй рукой приглаживала его взъерошенную седую шевелюру, вызывающе глядя поверх отцовской головы на офицера, который уже взял себя в руки и отвечал ей холодным, сдержанным взглядом. Внизу, у выхода с веранды, слышался топот матросов, собиравшихся там по приказу помощника. Сам он уже бежал вверх по лестнице мимо Бабалачи, который взволнованно топтался на ступеньке, прижимая палец к губам и стараясь перехватить взгляд Нины.
– Моя девочка, – рассеянно пробормотал Олмейер, роняя руку дочери.
– Папа! Папа! – взмолилась Нина, склонившись над отцом. – Видишь этих людей? Отошли их прочь! Я больше не могу их терпеть. Прогони их! Сделай то, что они хотят, и пусть убираются!
Она наконец поймала взгляд Бабалачи и резко умолкла, только нога ее продолжала выбивать по полу нервную дробь. Офицеры с изумлением смотрели на эту сцену.
– Что тут творится? Что случилось? – прошептал младший.
– Понятия не имею, – беззвучно ответил старший. – Одна с ума сходит, второй напился. Хотя, может, не так уж и напился. Странно все это. Гляди!
Олмейер сумел встать, опираясь на руку дочери. Отпустил ее и прошел, покачиваясь, несколько шагов. Взял себя в руки, выпрямился, тяжело дыша, и недовольно огляделся вокруг.
– Все в сборе? – спросил лейтенант.
– Да, сэр.
– Тогда ведите нас, мистер Олмейер.
Олмейер уставился на него так, будто видел впервые.
– Тут люди, – хрипло возвестил он. Слова стоили ему таких усилий, что он потерял равновесие, закачался взад-вперед и вынужден был затоптаться на месте, чтобы не упасть. – Белые люди, – с трудом повторил он. – Люди в форме. Достойные люди. Я бы сказал – люди чести. Да? Вы ведь такие?
– Довольно! – нетерпеливо рявкнул офицер. – Подавайте уже вашего дружка!
– За кого вы меня принимаете? – злобно осведомился Олмейер.
– За пьяного, однако, не настолько, чтобы не понимать, что он творит. Хватит уже этого балагана, или мне придется посадить вас под арест в вашем собственном доме!
– Арест! – грубо хохотнул Олмейер. – Ха-ха-ха! Арест! Да я двадцать лет пытался выбраться из этого проклятого места – и не смог! Слышите, дружище? Не смог, и никогда уже не смогу! Никогда!