Изгнанник. Каприз Олмейера
Шрифт:
Крики Олмейера перешли во всхлипы, и он неуверенно зашагал вниз по лестнице. Во дворе лейтенант догнал его и взял под локоть. Помощник и Бабалачи шли позади.
– Вот и хорошо, – приговаривал лейтенант. – Но куда это мы пришли? Тут одни доски. Эй! – Он легонько потряс Олмейера. – Нам что, нужны лодки?
– Нет, вам нужна могила, – злобно ответил Олмейер.
– Что? Опять понес околесицу. Да придите же в себя!
– Могила! – проревел Олмейер, вырываясь из рук лейтенанта. – Такая яма в земле! Что неясно? Или вы напились? Пустите меня! Пустите, говорю!
Он наконец вывернулся и качнулся в сторону досок, где под белым покрывалом лежал покойник, быстро оглядел полукруг заинтересованных лиц. Солнце стремительно ныряло
Олмейер передернулся, пытаясь заговорить, и опять неверным жестом словно сбросил с горла чью-то невидимую руку. Его налитые кровью глаза бесцельно блуждали с лица на лицо.
– Все собрались? – спросил он наконец. – Точно все? Это ведь такой опасный человек!
И он с такой злобной силой сдернул покрывало, что тело скатилось с досок к его ногам, застывшее и беспомощное.
– Холодный. Совсем холодный, – сказал Олмейер, с тоскливой улыбкой оглядывая собравшихся. – Простите, но лучше ничего не припас. Его даже повесить затруднительно. Сами видите, джентльмены, – мрачно добавил он, – тут нет головы и почти нет шеи.
Последние лучи солнца соскользнули с верхушек деревьев, река вмиг потемнела, и в наступившей тишине плеск волн, казалось, целиком заполнил огромную чашу опустившейся на землю темноты.
– Вот вам и Дэйн, – сказал Олмейер застывшим в молчании спутникам. – Я сдержал свое слово. Сперва одна надежда, потом другая, а эта была последней. Ничего не осталось. Вы думаете, тут один мертвец? Ошибаетесь. Я еще более мертв, чем Дэйн. Почему бы вам не повесить меня? – вдруг дружелюбно предложил он лейтенанту. – Уверяю, уверяю вас: это будет вплне… вполне плноцен… полноценная замена.
Последние слова Олмейер пробормотал уже себе под нос и зигзагами двинулся к дому.
– Пошел вон! – рявкнул он на Али, который было робко сунулся к нему с помощью. Встревоженные соседи издалека наблюдали его извилистый путь. Хватаясь за перила, он втащил себя на веранду и тяжело упал в кресло, посидел несколько минут, шумно сопя от усилий и злости и озираясь по сторонам в поисках Нины, потом, погрозив кулаком в ту сторону, откуда слышался голос Бабалачи, пнул ногой стол. Тот перевернулся, оглушительно зазвенела разбитая посуда. Олмейер пробормотал себе под нос что-то угрожающее, голова его упала на грудь, глаза закрылись, и с глубоким вздохом он погрузился в сон.
В ту ночь – первый раз в жизни – мирный и цветущий Самбир наблюдал свет, который шел от «Каприза Олмейера». Сияли корабельные фонари, подвешенные матросами под потолком веранды, где оба офицера проводили расследование, чтобы понять, насколько правдив рассказ, представленный им Бабалачи. А тот, вновь преисполнившись важности, был красноречив и убедителен, призывал землю и небеса в свидетели того, что он говорит чистую правду. Махмат Банджер и другие соседи подверглись тщательному допросу, затянувшемуся до ночи. Послали и за Абдуллой, но тот отговорился почтенным возрастом и прислал вместо себя Решида. Махмату пришлось показать ножной браслет, и он с обидой и негодованием проводил его глазами, когда лейтенант сунул украшение в карман как одну из улик, доказывающих гибель Дэйна, чтобы потом приложить его к официальному рапорту. У Бабалачи с той же целью изъяли кольцо, но многоопытный советник с самого начала почти не надеялся сохранить трофей. Пусть забирают, лишь бы поверили. А вот поверят ли – это вопрос, и его Бабалачи задавал сам себе, когда одним из последних уходил домой после окончания процедуры. Да нет, скорее всего, засомневаются. Однако, если удастся
– Десять вечера, – сказал лейтенант, глядя на часы и зевая. – Представляю, как нас похвалит капитан, когда мы вернемся. Мерзкое дельце.
– Думаете, они сказали правду? – спросил младший.
– Да откуда же я знаю? Это всего лишь версия. Но даже если она ложная, что мы можем сделать? Была бы у нас дюжина шлюпок, разослали бы их по притокам, и то, скорее всего, без толку. Старый пьяница прав – нет у нас никакой власти над побережьем. Делают что хотят. Нам уже повесили гамаки?
– Да, я приказал рулевому, – отозвался младший лейтенант и, махнув рукой в сторону дома Олмейера, добавил: – Странная они, однако, парочка.
– Хм! Странная – это еще мягко сказано. О чем ты с ней говорил? Я-то больше общался с отцом.
– Уверяю вас, я был предельно вежлив, – встрепенулся помощник.
– Да я тебя не упрекаю. Похоже, вежливость ей не по нутру. Убежден, что ты не перешел границ. Мы же на службе.
– Несомненно. Всегда об этом помню. Безупречно и официально – только так.
Оба хохотнули и, пока не желая спать, начали прогуливаться взад-вперед по веранде. Из-за деревьев будто украдкой выкатилась луна и тут же превратила реку в поток сверкающего серебра. Вдоль берегов из темноты выступил мрачный, задумчивый лес. Ветер стих, наступило полное спокойствие.
По моряцкой привычке они молча вышагивали туда-сюда словно по палубе. Расшатанные половицы сопровождали шаги неприятным сухим потрескиванием, громко разносящимся в ночной тишине. Вдруг младший насторожился:
– Вы слышали?
– Нет. Что именно? – ответил старший.
– Мне показалось, кто-то кричал. Слабый такой вскрик. Голос вроде бы женский. В том, втором доме. О! Опять! Слышали?
– Нет, – немного послушав, ответил лейтенант. – Вам, молодым, вечно везде чудятся женские голоса. Если хочешь сегодня успеть выспаться, пора залезать в гамак. Спокойной ночи.
Луна поднялась еще выше, и теплые тени съежились и отступили, будто прячась от холодного беспощадного света.
Глава 10
– Зашло наконец, – сказала Нина матери, показывая на холмы, за которые нырнуло солнце. – Мама, мне пора, и если я никогда не вернусь…
Она осеклась, и сомнение на миг затуманило пламя сдерживаемого трепета, что сияло в ее глазах и озаряло притворную невозмутимость лучами нетерпения весь этот долгий, полный волнения день – день радости и тревоги, надежды и страха, тайной вины и грядущего счастья. Пока солнце лило потоки ослепительного света, под которым любовь Нины родилась и росла, пока не заполнила все ее существо, она была уверена и непоколебима в своем желании, наполнявшем сердце нетерпеливым ожиданием заката, который ознаменует конец опасностей и борьбы, начало счастья, торжества любви, полноценности жизни. И вот солнце село! Короткие тропические сумерки кончились раньше, чем Нина успела облегченно вздохнуть, и внезапно опустившуюся на мир тьму словно заполнили возбужденные голоса, торопившие ее сломя голову ринуться навстречу неизведанному, дать наконец волю своему порыву, той страсти, которую она вызвала и разделила. Он ждет! В глуши, на укромной поляне, в просторном лесном безмолвии ждет в одиночку беглец, рискующий жизнью. Невзирая на опасности, ждет только ее. Лишь ради нее он вернулся, и теперь, когда пришло его время получить награду, Нина с тревогой спрашивала себя: что за леденящие сомнения одолевают ее волю и любовь? С трудом стряхнула она пугающую слабость. Дэйн должен быть вознагражден. Ее любовь и гордость одолеют тошнотворную нерешительность перед туманным будущим, ждущим ее на темных берегах реки.