Изгнанники Эвитана. Том Третий. Вихрь Бездны
Шрифт:
Любого из них так легко сейчас представить. И ни одного не отображает неумолимое зеркало. И уж тем более не желает явить ее ребенка, о ком мать, одурманенная сонной настойкой, запомнила лишь слабый крик.
Ирия много раз твердила сестре о ее невиновности. И только сама Эйда знала правду. Могла ли она как-то защитить себя? А не только себя?
Могла - умереть тогда, в волнах! Но если за смерть Анри Тенмара она уже проклята, то трижды проклята мать, не сумевшая уберечь рожденное ею дитя. А она - не сумела...
...
–
– В глазах Карлотты Гарвиак нир Таррент - стужа северных гор.
– Запомни: твой ублюдок родился мертвым! И если ты хоть раз за свою ничтожную жизнь проговоришься, что вообще носила его, - эта ложь станет правдой...
Утром Эйда пришла в себя. И Карлотта, презрительно кривя губы, изрекла "позору семьи", что ее дочь мертва. У Эйды кровью сердца рвался с губ вопрос - самый важный в жизни! Единственный теперь важный. Не знать на него ответа - выше любых человеческих и нечеловеческих сил!
Но в равнодушных глазах Карлотты девушка прочла немедленный приговор своему ребенку. И не спросила. Вырвалось другое:
– Как ты можешь?!
– Дочь ясно читала в вымороженных глазах "сестры Валентины" презрение к чужим слезам, но не смогла их сдержать.
– Ты же моя мать! Ты же тоже мать...
Тяжелая пощечина обожгла щеку. Раньше отец не позволял Карлотте бить детей. Раньше... когда папа еще был рядом... Когда еще любил Эйду, а не презирал.
– Не смей нас сравнивать!
– Будь дочь публичной девкой - и тогда бы большего презрения не удостоилась.
– Я была замужем. И рожала графских детей, а не ублюдков - под кустом.
Как потом узнала Эйда, для всех за пределами монастыря Карлотта всё еще содержалась в Башне Кающихся Грешниц. На деле же...
Дочь не посмела проговориться и потом. Ни о чём, что видела в аббатстве святой Амалии. Никому. Даже Ирии.
О том, что вытворял с пленницей Роджер Ревинтер, говорить было можно. Он - враг. А вот что делают с тобой свои - нельзя даже упоминать. Если тебе вредит родня - они в своем праве. Если ты им - ты тварь и предательница. Эйда усвоила эту нехитрую истину сразу. Еще не то усвоишь - если не хочешь зла своему ребенку...
Первые дни после того страшного разговора девушка помнила смутно. Кажется, она приходила в себя - плакала и звала дочь. Прибегали монахини и поили настойкой - вновь и вновь. Эйда проваливалась в очередной тяжелый сон. И сквозь ускользающее марево бытия смутно слышала: "Когда эта бесстыжая шлюха, наконец, угомонится?!" И "когда ее, наконец, запрут в Башню - терпеть же уже невозможно!"
Потом грешница проснулась в очередной раз. И ей впервые ничего не влили в горло, а позволили одеться. И куда-то повели.
Эйда равнодушно подумала, что в ту самую Башню. Или сбросят с нее в Альварен... Пусть. Только бы маленького не тронули!
А если... Если сбросят
В сердце вонзились тысячи раскаленных игл. И девушка особенно остро пожалела, что не утонула в водах Альварена семь месяцев назад. Или уже больше? Сколько минуло времени?!
Только бы дочь жила... Почему-то Эйде казалось, что родилась девочка.
Увидеть бы хоть раз, подержать на руках...
Нет, если после этого их убьют вместе! Пусть непутевая мать никогда не увидит дочь - если иначе Мирабелле не жить!
Когда в детстве Эйда мечтала о собственной семье - хотела назвать дочь именно так.
А когда узницу вели по мерзлой земле двора, стало ясно: зима еще не наступила. Снега нет. Девушку шатало так, что ее пришлось поддерживать сухим, жестким рукам монахинь. Презрение намертво впечаталось в высохшие лица. Святые женщины опять вынуждены касаться грязной грешницы...
Эйде было почти всё равно. Почти. Только бы доченька...
Девушка жадно вдыхала свежий, морозный воздух. Перед глазами кружилось и плыло пронзительно-синее северное небо...
Когда подвели к возку, до Эйды дошло: убьют по дороге. Решили не осквернять стены монастыря, а труп выбросить где-нибудь в лесу. Там, куда везут...
Что с ней сделают?! Как убьют?!
Утопят в Альварене? Сначала милосердно прикончат или... живой? Задушат?! Перережут горло? Заживо зароют в землю?! Именно так раньше поступали с виновными в прелюбодеянии женщинами. Творец милосердный, а вдруг - повесят?!
Эйда отчаянно молилась Творцу, чтобы дал силы выдержать. Не закричать. Не плакать и не молить о пощаде. Всё равно не поможет...
И еще - только бы не видеть смерть дочери! Только бы... Творец не может быть жесток - он не такой, как люди! Даже для последней грешницы он найдет в своем сердце хоть толику милосердия, а Мирабелла ни в чём не...
Эйда молилась, крепко зажмурив глаза. Всю дорогу, пока возок трясло и подбрасывало на ухабах.
А когда лошади остановились - едва не потеряла сознание...
Яростно-зеленые глаза и отчаянное лицо сестры - первое, что увидела Эйда, когда ее вытащили из кареты.
И - облегчение на этом лице. Ирия походила на струну - миг назад натянутую до предела. А теперь - отпущенную на волю.
– Творец в своем милосердии не пожелал осквернять стены аббатства подобной...
– Клешни убери, вобла сушеная! Без тебя обойдемся!
Монахиня вмиг оказалась где-то сбоку. А Эйду подхватили сильные руки сестры.
Ирия крепко обнимала исхудавшее тело Эйды, грозила набить морды всему Амалианскому ордену. Клялась, что больше никому и никогда не позволит обидеть "свою маленькую сестренку", даже если они все...
Вскоре Эйда узнает, что Ирия насмерть перессорилась с отцом, мачехой и братом, требуя возвращения сестры.