Изгои

Калиничев Иван

— Мы же договорились на «ты»!

— Хорошо. Ты был в Индии?

— Не довелось. А вот «за речкой» бывал. Знаете, что это такое?

— Знаем, — кивнул Кабан. — Афганистан.

— Да уж, были времена… Сколько там наших ребят сгинуло, эх… — вздохнул Лаптев.

— Ты что, военный?

— Нет. Я инженер. Работал по найму.

— Сергей Леонович, — откашлялся Луцык. — Помнится, ты что-то про местный язык говорил.

— Ах, да! На Карфагене единый язык.

— Русский?

— Нет. Все, кто сюда попадают, понимают друг друга, считая при этом, что

разговаривают на своем родном. Вот дядя Франк — француз. А из русских в Маяковке только я да мой старший братец, чтоб ему пусто было! А, ну еще Кац есть… Он не то чтобы русский, а… как это называется… — Лаптев судорожно защелкал пальцами, подбирая определение. — Русскоговорящий. Вот. С чтением, кстати, та же петрушка. Здесь я умею читать на любом языке.

— А как это так получается?

— Сам не знаю.

— А кто-нибудь знает?

— Кто-то, наверное, знает, но таковых я пока не встречал. Меня же, как и вас, сюда на парашюте сбросили. Был на дне рождения у братца в кабаке. Отмечали с размахом. Нажрались, что называется, до поросячьего визга, а потом вышли свежим воздухом дыхнуть — и все. Как отрезало. Провал в памяти. Очнулись уже здесь. Потом буря началась. А после бури мы контейнер нашли. Чего там только не было! Крупы, пищевые концентраты, строительные инструменты, оружие… А у вас что внутри было?

— Набор концертной аппаратуры.

— Ах, точно, Ржавый что про это говорил… Это очень интересно. А то порой в контейнерах такая хрень, откровенно говоря, приходит…

— Например?

— Один раз пришел полный контейнер долларов.

— Ого! И сколько же там было?

— Говорю же, полный контейнер.

— Наверное, несколько миллионов.

— Наверное. Но на Карфагене проку от этих миллионов никакого.

— И что вы с ними сделали?

— На растопку пустили, а покойный дядя Томаш еще долго этими долларами зад подитрал. Говорил, что всю жизнь мечтал такой трюк провернуть.

— Не к столу будет сказано, но чем вы вообще подтираетесь. Ракушками, как в «Разрушителе»?

— Что еще за «Разрушитель» такой?

— Кинобоевик.

— Интересный?

— Забавный. Так чем вы подтираетесь?

— Мхом.

— Ужас какой.

— Ничего. Вот построим коммунизм, будет у нас и туалетная бумага и прочие блага цивилизации.

— А вы тут что, коммунизм строите? — поинтересовался Кабан.

— Строим. По кирпичику. Уже двадцать с лишком лет как, — с гордостью сообщил главный по коммуне.

— И как? Успешно?

— Более-менее.

— А можно чуть подробнее о вашей коммуне? — попросил Луцык.

Лаптев полез в карман, вытащил какую-то малюсенький блокнот, весь утыканный закладками, открыл и принялся читать:

— «Коммуна — это форма коллективной организации, при которой производственная деятельность осуществляется сообща. Все блага принадлежат коллективу. Вознаграждение труда в форме заработной платы или в какой-либо другой форме распределения доходов отсутствует, поскольку коммуна берет на себя обеспечение своих членов всем необходимым», — он захлопнул книжицу. — В общем, сами со временем во всем

разберетесь… Лучше расскажите-ка мне, что с вами-то случилось.

— На нас напали тушканчики-людоеды! — начал было Луцык.

— И зомби! — перебил его Кабан.

— А еще… — собралась что-то сообщить Гюрза.

— Стоп! Пусть говорит кто-нибудь один.

— Можно я? — вызвалась Джей.

— Давай!

Выслушав весьма подробный рассказ, Лаптев призадумался.

— Значит, говорите, Елизавета стала зомби и тебя укусила… — пробухтел он себе под нос и обратился к Кабану: — Развяжи руку.

Зрелище было не из приятных: конечность посинела и распухла.

— Плохо дело, — заметил Лаптев.

Кабан шмыгнул носом:

— Насколько плохо?

— Укус неглубокий, но в рану проникла инфекция. А это опасно.

— Инфекция? Я что… Я превращусь?

— Чего?

— Я превращусь в зомби?

— Ах, ты вот о чем. Нет, конечно! Это все байки. Укушенные не становятся зомби при жизни. Только после смерти. После любой смерти. Так что пошли-ка, милок, в лазарет. А вы пока тут посидите. Попейте чаек. Он у нас морковный. Другого нет.

Тут в столовку вошел высокий, статный мужчина, облаченный в старую, расползающуюся на плечах черную рясу, с медным наперстным крестом на груди. Его длинные седые волосы ниспадали на плечи, а лицо украшала элегантная бородка. Судя по внешнему виду, это был священник.

— Здравствуйте, дети мои, — приятным баритоном произнес он.

— Вот и братец родный пожаловал, — тихо проворчал председатель.

— Я пришел поприветствовать новоприбывших. Зовут меня отец Иоанн.

— Шел бы ты, Ваня, мимо, — процедил сквозь зубы Лаптев.

— Я ненадолго. Хочу пожелать вам, дети мои, добра. Пускай вера, надежда и любовь сопровождают вас весь день! Пусть добрые друзья будут рядом, пусть благие дела делают вашу жизнь осознанной и благостной! Благодати вам и Божьей милости в этот прекраснейший день!

— Ты все сказал?

— Еще кое-что. Милости просим в нашу церковь. Там вы всегда найдете покой, мир и защиту. Ибо сам Иисус сказал: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас».

— Теперь-то все?

— Все. Храни вас Господь.

Отец Иоанн осенил воздух крестным знамением и вышел прочь. Главный по строительству коммунизма злобно посмотрел ему вслед и бросил Кабану:

— Пошли в лазарет.

07. Русские не сдаются!

В кузове грузовика, освобожденном от аппаратуры, теперь тряслись четверо парней примерно того же возраста, что и Ржавый. Все они были вооружены. Заика Мона и худющий тип с бордовым родимым пятном на лбу по кличке Скелет — помповиками, Лопоухий здоровяк Герпа — стареньким наганом, точь-в-точь как у красноармейца Сухова, а темнокожий парень Карим вертел в волосатых руках здоровенный валочный топор. В кабине находились Ржавый, который крутил баранку, и Остап, выполнявший функции лоцмана, между их сиденьями стояло еще одно помповое ружье.