Излом
Шрифт:
Проводив глазами по койкам, Чебышев снизил голос до шёпота:
— Чёрный бостон в мелкую полосочку. Э–эх, – тяжело вздохнул, – одевал-то всего два раза. Теперь вместе со мной гнить будет…
— Тьфу, Алексей Григорьевич, чего ты заладил. Выздоравливай. Летом в Ахтубинск махнем… порыбачим… я в нашем цеху специально бээфчиком разживусь, – хотел развеселить учителя.
Он сделал вид, что засмеялся, но тут же закашлял, изо рта пошла кровь.
Вбежала медсестра и укоризненно поглядела на меня.
— Видите, устал больной, –
Уходя, оглянулся на бледное лицо с заострившимся носом.
Живым моего учителя я больше не видел.
Как с ветераном труда и орденоносцем прощались с ним в заводском клубе. На проходной повесили большую фотографию в траурной рамке. Был он здесь намного моложе, чуть–чуть под градусом и глядел не в объектив, а в сторону, еле сдерживая смех, аж губы сжал. Наверное, ходил фотографироваться с Пашкой, и тот чем-то развеселил его.
Глядя на снимок, не верилось, что Главного больше нет и никогда не будет. Опять я столкнулся со словом «никогда». Постепенно начинал понимать значение и смысл этого жуткого слова. Ещё не раз придётся столкнуться с ним, пока оно не зазвучит по мне…
На похороны денег не пожалел.
Когда все разъехались с кладбища, мы, самые близкие его друзья, остались помянуть Лёшку Чебышева.
Пили. Смолили сигареты. Пашка, не стыдясь никого, плакал.
— Эх, Главный, Главный, жалко-то как.
Его не успокаивали, пусть выплачется, легче станет.
— Сейчас, вон чё, вон чё, завидует, наверное, – поставил стакан на скамейку Степан Степанович. – Смотрит оттуда, облизывается, – поднял палец вверх.
— Ты смотри, вон чё, вон чё, – передразнил его Семён Васильевич, – не вспомни, что лейтенант запаса.
— Да–а, купчиха осиротела теперь, – после выпитого немного развеселился Большой.
— Фиг там! – вытер нос Пашка. – Теперь она до него доберётся… сплошная трезвость у Главного наступит.
— Слушай сюда, мужики. Когда в больнице был, он хотел, чтоб жена щенка внуку купила, овчарку.
— Чего ж молчал? – всполошился Пашка. – Хрен она чего купит, – осуждающе посмотрел на меня. – Сегодня бы и отнесли. Я знаю, где сын живёт. Он у него офицер, в военкомате работает. А зачем щенок-то? – удивился вдруг Заев.
— Чтоб деда мальчишка вспоминал…
— Бээфчику бы сейчас! – накатило на Пашку ностальгическое настроение. – Да чтоб конец месяца и план горел… Классные времена были…
— Да–а! – поддержали его работяги. – Не то что теперь… Уже три месяца без зарплаты сидим… А Черномырдин на всех плакатах защиту предлагает, делая знак крыши руками. Ну, не рабочих же защищать хочет, а мафию.
Забывшись, по традиции произнёс:
— Если хотите, идите ко мне работать…
«Наверное, подумали – один доработался», – покраснел я.
— Да Витёк сказал, что промышленность на подъёме, на одну сотую процента чего-то там у него увеличилось, –
— И денежки получает, как сотня маршалов, – перебил его Большой. – За такие бабки хоть чёрту станет служить, не то что Америке.
— Спасибо Кацу! – продолжил Гондурас. – Таскает в цех аппаратуру ремонтировать, телевизоры, магнитофоны всякие, без него бы нам – хана.
Идти ко мне никто из них желания не высказал.
«Может, чувствуют, что Кац правильный, а я – нет!»
— Вот платили бы так зарплату Черномырдину с его министрами, – оседлал любимую тему Большой, – и пусть друг у друга занимают… А то Черномырдин побулькал нефтью, пропитавшей немногочисленные извилины, пустил газы и решил, что оружие России не нужно. «Зачем нам гаубицы?.. Вы с кем воевать собрались?» – во всеуслышание заявил директорам военных заводов. Потому и не с кем, что пока есть современное вооружение.
— Прикрываясь антикоммунизмом, просто разоряют страну, – поддержал его Семён Васильевич. – По телеку посмотреть нечего, кроме рекламы прокладок и американских учебных фильмов по правильному выбиванию зубов…
— Ага! – ожил Степан Степанович. – Вчера по местной программе какой-то артист спел куплеты, что в здании городского морга открыта аптека, где клиенты могут приобрести дешёвые лекарства и укрепляющие средства… Для страдающих в половой сфере предлагается йохимбе–экстракт…
— О каком морге речь? – заинтересовался Пашка.
— Да–а, любви не стало! – загрустил Гондурас. – Сейчас ребят волнуют две проблемы: даст – не даст; встанет – не встанет… Какая ещё любовь? – в его голосе появились менторские нотки. – Серёжа, – отозвал меня в сторону. – Вы хоть с вашим бизнесом серьёзные книги наших классиков читаете?..
Я улыбнулся.
— Разумеется, читаю.
— И что именно? – заинтересовался он.
— «Му–му». Любимый рассказ умеющих складывать буквы гоблинов. Произносится легко и приятно, понятен, а также близок к жизни… Сколько двуногих сами перетопили…
— Одно из глупейших названий в русской литературе!.. – произнёс Семён Васильевич. – Но из ваших слов следует, что совсем ничего не читаете?
— Как так? Недавно с Пашкой прочли «Нехилый фонарь хачика с крышей».
— Это что за произведение? – изумился Гондурас.
— «Волшебная лампа Аладдина».
За разговорами о Чебышеве забыли. Мне это даже нравилось, потому как казалось, что в его смерти они обвиняют меня.
Через некоторое время кладбище огласила удалая песня, посвящённая Виктору Степановичу: