Измена, или Ты у меня одна
Шрифт:
Но Мишка все сам испортил. Его рука заскользила по ее телу — слишком уж жадно, ненасытно и открыто.
— И всех позабудем, Любаша, всех позабудем — и этого Колюню твоего, служаку, и Серого, простофилю, — нужны они нам, ну их на фиг! Нас теперь двое, все! Никого больше на свете нет! Все умерли, все передохли — и хрен с ними! Все только для нас, мы…
В это мгновение Люба вырвалась. На нее накатило.
Слезы брызнули из глаз. Она, как и в прошлый раз, но значительно сильнее, вкладывая вес своего тела в этот удар, хлестнула Мишку прямо по его нагловатой и раскрасневшейся роже. И зарыдала пуще прежнего.
Мишка
— Ну, сучара! Тварь подлая! Ты еще пожалеешь!
Он отвернулся. Ушел.
Минуты через две, почти придя в себя. Люба достала из сумвчки зеркальце. Лицо было опухшим, глаза красными, краска с глаз расползлась по всему лицу. Она попробовала стереть ее платком. Не получилось. Пришлось возвращаться в институтское здание.
В туалете на втором этаже прорвало трубы, и она не смогла туда зайти — белесая вода расползлась по всему коридору. Пришлось подниматься на третий. Там была давка, не протиснуться. Но Люба все-таки через плечи, по-нахальному оттеснив двух-трех девчонок, протиснулась к крану, намочила платок. Ее пихали в бока, мешали. Она вышла, прикрываясь рукой, чтоб не слишком заметна была зареванная физиономия.
Свободную аудиторию отыскать не составило труда.
Люба прикрыла за собой дверь. Подошла к окну и принялась влажным платком протирать лицо. Прикосновения холодной, мокрой тряпицы немного приободрили ее, хотя самочувствие продолжало оставаться дрянным.
Когда она почти закончила свой маленький туалет и даже немного подмалевала глаза, ее внимание вдруг привлек чей-то раздавшийся с последней скамьи храп.
Люба вгляделась, подошла ближе. На скамье лежал парень в разношенном коричневом свитере и сереньких брючках. Рот его был широко раскрыт, лицо бессмысленно — парень спал. От него разило перегаром. Люба увидала под столом две бутылки из-под бормотухи — огромные, темнозеленого стекла посудины. Сам парень в своей нелепой позе был гадок, вызывал отвращение.
Люба отвернулась от лежащего и собиралась выйти. Но в это время распахнулась дверь, и вошли два студента один плотный, высокий, второй хлюпик — в чем только душа держалась. Оба были раскрасневшимися, возбужденными. Люба их видала мельком в институтских коридорах, но по именам не знала.
— О-о, какая встреча! — пьяно заулыбался хлюпик и пошел на Любу, растопырив руки.
Высокий его остановил за плечо.
— Вон как, — сказал он, — мы бегаем, а Толик тут времени зря не терял, оказывается. Эй, Толяня-а, ты где-е?
Толяня не отзывался, он был мертвецки пьян.
— Спекся! — сказал хлюпик радостно.
— Дайте пройти, — тихо попросила Люба, пытаясь протиснуться между высоким и стеной.
— А я знаю тебя — Смирнова, с параллельного потока, точно? Угадал? Любашенька? — Длинный расплывался в улыбке.
— Она! — подтверил хлюпик и подошел к спящему, ткнул его ногой, обутой в грязную донельзя, но когда-то белую кроссовку.
Толяня недовольно сморщился и перевернулся со спины на бок.
— Во дает! — удивился хлюпик, почесывая ранние залысины и оттопыривая безвольную нижнюю губу. — Ну, боеец! Нет, мы ему больше не нальем, не фига драгоценную влагу переводить попусту, точно?!
Высокий
— Пустите!
— Да кто держит, пожалуйста, — сказал высокий, но не посторонился. — А хочешь, с нами посиди малость, скрась наше гордое и скушное мужское одиночество. Я тебе новый анекдот расскажу, хочешь, ну-у?
Люба молчала.
— По глоточку мускатику пропустим, а? Ну, решайся!
— Ага, — слезливо проговорил хлюпик, — докатились! — Он распахнул полы своего большого, не по размеру, пиджака, и во внутренних карманах вслед его движению качнулись две бутылки с торчащими краешками цветастых, явно импортных этикеток. — Докатились! Черт бы их побрал со всеми этими антиалкогольными указами! Довели страну! Бормотени не купишь! Ни портвейна, ни крепленого приличного, чтоб по мозгам било, не купишь ни черта! — Он толкнул ногой в валяющиеся бутылки. — Вон с утра в овощном давали розовое крепкое — так это ж удача неслыханная, там же побоище было! Все разобрали за час! А народу куда деваться, а?!
— Да заткнись ты! — остановил бесконечные излияния высокий, поправил на носу с горбинкой очки в металлической оправе. И снова предложил: — Винцо марочное — придает тонус и укрепляет здоровье… Да чего там, Витя, отворяй емкости!
И в Любе что-то сломалось. А, была не была! Она решилась, сейчас пару глотков в самую пору! Чтоб хоть както перебить этот жуткий озноб внутренний, залить его.
— Ну, по чуть-чуть, ладно, — сказала она тихо. — Только я спешу.
— Вот и лады! — обрадовался высокий.
Хлюпик уже откупорил обе бутылки. Одну протянул Любе.
— Кто ж так делает, салага, всему тебя учить! — Высокий пошарил в одном из стоков вытащил стакан, протер его мятым грязным платком. Протянул Любе. — Прошу, мадам!
Люба еще раз протерла посудину, но уже своим платочком, и подставила ее под струю — хлюпик не был жадным, налил три четверти стакана.
— Вздрогнули?!
Сами ребята пили из горлышка, не отрываясь, долго, судорожно подергивая кадыками.
— У-уф! — Высокий выпучил глаза, опустошив бутылку больше, чем наполовину.
— Хороша зараза, продирает!
Люба сделала несколько глотков и поставила стакан на стол. Он был почти пуст. Самой ей сделалось вдруг хорошо, тепло и приятно.
Хлюпик все сосал, причмокивая и капая себе на ворот светленькой рубахи. Наконец и он оторвался — но, наверное, лишь потому, что чуть не задохнулся. Лицо его было идиотски восторженным.
— В кайф! — процедил он, облизывая губы.
— Ну ладно, я пошла. Привет! — тихо сказала Люба. Высокий слегка приобнял ее за плечи — совсем по-братски, деликатно и нежно, подвел к столу.
— Ну куда же ты, Любашенька, только начали! Ну я тебя умоляю, посиди еще парочку минуточек с несчастными холостяками, дозволь полюбоваться и насладиться общением с такой раскрасавицей!
Он усадил ее прямо на стол. Пристроился рядом.
— К тому же у нас не все боеприпасы вышли! Еще посражаемся!
Он вытащил из карманов куртки пару бутылок. Поставил их рядом.
— Чокнулись, что ли? — удивилась Люба. — Вы же окосеете совсем!
— С самого утра косеем, а окосеть все никак не можем! — заявил хлюпик заплетающимся языком. — Еще по чутку — и все будет в норме! А Толяне хрен оставим, хорош с него!