Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
– Тимур, - черные глаза действовали хуже любого гипноза. А потому я смотрела куда угодно, но только не ему в лицо. – Я хочу, чтобы ты знал, благодаря тому разговору я развелась, поменяла работу, сняла нам с Томой квартиру. Я даже взяла бабушкину девичью фамилию, чтобы узнать, чего я на самом деле стою, без папы и свекра! Я поняла, что не хочу больше ломать себя ради мужчины, даже такого как ты. И что я могу прожить эту жизнь одна, без тебя. Я могу, но я не хочу. И единственное о чем я буду жалеть, когда доживу до возраста моей бабули, так это, что мы с тобой не попробовали. Я не гарантирую, что
– Мы оба любим сырники.
– Только если ты их жаришь. Господи, еще и еда! У нас вообще не решены бытовые вопросы, и дети… Со мной всегда мои дети.
– Я снова всхлипнула, а глупые слезы снова брызнули из глаз. Я уже не обращала на них внимания, просто тараторила и тараторила, как заведенная механическая игрушка. – Ты так и не посмотрел с Томой, чем закончится леди Баг. И не пошел с Никитой в нормальную парикмахерскую, где ему бы сделали нормальную стрижку. И не свозил нас на море! И я просто не понимаю, как ты спишь после всего того…
– Вообще не сплю, - перебил меня Тимур.
Он подошел близко, положил руки мне на талию, обнял так, что затрещали ребра и в противовес этой грубости нежно-нежно убрал губами повисшую с ресниц слезинку. Долго, так что я перестала считать секунды, целовал меня. В щеки, лоб, подбородок. Короткие, сухие поцелуи, в каждом из которых прячется широта скупых мужских чувств.
Они такие. Не на показ, а на разрыв.
– Я совсем перестал спать, моя девочка, - прошептал Тимур, зарываясь носом мне в макушку. – И чуть было не сошел с ума. – И снова поцелуй, на этот раз в губы, и совсем другой, глубокий, болезненный. И потом, когда нам двоим перестало хватать дыхания, он отстранился и прошептал: - Я и уже купил билеты в Москву, но ты опередила меня ровно на один день.
Мы целовались до тех пор, пока не закончился дождь. И после него над городом появилась радуга.
Эпилог. Теперь уже настоящий
Я обожала ночные смены. За возможность побыть наедине с собой, за едкий больничный свет, который всех бесил, но меня почему-то успокаивал, за абсолютную тишину, разрываемую таким же абсолютным звуком – первым плачем малыша. Это значило, что в наш мир, неидеальный и кривой пришла новая, абсолютно чистая жизнь.
Я обожала говорить мокрой от пота и слез мамочке:
«Поздравляю, человек родился».
И видеть улыбку на ее лице.
Обожала брать из рук только родившей женщины телефон и прежде чем та обзвонила родственников и друзей, делать самое первое фото. Самых первых секунд жизни.
Все это было так непохоже на то, чем я занималась раньше и именно в этой работе я, наконец, нашла себя. И хоть папа горестно вздыхал, что я променяла его дорогую, оснащенную всем самым новым и самым лучшим клинику на огромную как отдельный город
Нет, не так, я была счастлива!
Наконец и вопреки всему.
«Нет, я не понимаю, сидела бы себе в теплом месте и бед не знала, а так. Насть, я может чего не знаю, но столько на ногах и с людьми. Как ты держишься?».
«Очень легко, папа».
У меня был свой секрет, свое запрещенное зелье, которым я пользовалась всякий раз, когда понимала, еще чуть-чуть и все. Одно смс состоящее из одного слова «Скучаю» и уже через тридцать минут меня будет ждать сваренный мужем кофе и объятия.
В этот раз я спустилась вниз. Тимур вытащил у меня из рук какие-то бумаги и, повернув к себе спиной, принялся разминать спину.
– У меня после такого массажа бойцы людей пополам ломают, а у тебя какие-то роды. Соберись, девочка, - прошептал он, - и покажи им всем!
– У тебя людей ломают, у меня людей создают, очень разная работа.
– Знаю, - он нежно поцеловал меня в шею, - и горжусь тобой!
Прошел почти год с момента как я с Томой переехала в Питер. Все случилось даже лучше, чем мы себе представляли. Томе понравилась ее новая школа, а ее новым друзьям понравился наш бассейн. Да, он работал всего месяц в году, в остальное время Тимур чистил его и бурчал что-то под нос, но, как он сам говорил «главное, чтобы моим девочкам нравилось». Мы нашли дом, в котором смогли поместиться вчетвером, вместе с Кексом – страшным, побитым, блохастым псом, которого Тимур притащил из подворотни. Под его рукой дворняга превратилась в благородную почти бойцовую собаку. А зашитое ухо и выбитый глаз только добавляли Кексу солидности.
Еще я научилась жарить сырники. Они почти перестали у меня пригорать.
Наладила отношения с мамой. Помогли мне в этом психолог и расстояние, а так же то, что родители больше не вникали во все события нашей жизни.
Все потекло размеренно и гладко, так что я даже стала напрягаться от желания Тимура вернуться обратно в Москву. То, что начиналось как временная история, пока Тим не наработает опыт, имя и связи, превратилось для меня в жизнь, о которой я мечтала и которую была не готова менять.
Все стало почти идеально. И даже родители Тимура, пожилые и очень традиционных взглядов люди, никогда не пеняли нам на то, что у нас нет совместных детей. Видимо наличие тринадцати внучек под боком как-то умерило их пыл.
Именно об этом, не о внучках, а об абсолютном счастье и гармонии в душе, я думала пока кто-то большой и лысый лез со своими обнимашками.
– Тимур погоди, да погоди ты, звонят. – Я увернулась от мужа и, выставив руку вперед, ответила на телефон, - Да, Александр Васильевич, ага.
На другом конце провода говорили что-то неразборчивое. Наш Зав никогда не повышал голос, чем очень гордился, но вот в таких телефонных разговорах это ему мешало. Заткнув второе ухо, чтобы устранить лишний шум, я напряженно вслушалась.
– Да, это я рассказывала, - непроизвольно улыбнулась, услышав знакомую фамилию, - а вы думали, я вам всем врала после корпоративной рюмашки? Белый Филипп Львович, мой хороший друг. Точнее друг нашей семьи. Еще точнее муж лучшей подруги, а что? Вам автограф достать? Это я могу.