Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
Глава 37
А дальше нас ждала неделя рая, потому что кто-то очень добрый, кто-то всемогущий подарил нам с Тимуром семь дней.
Мы умудрились поместить целый роман в промежуток между двумя понедельниками, сделав столько, сколько некоторые пары не успевают за жизнь.
Мы гуляли не смотря на срывающийся с неба снег. Прыгали по покрытым коркой лужам, целовались на морозе до красных, обветренных губ, грели руки, пряча их под свитерами, прижимали ладони к животу и груди. Ледяными
– Какая у тебя фамилия?
– Не скажу.
– Что, все настолько плохо.
– Или настолько хорошо.
– Что-то какашко-пердильное? Типа Газов или стой! Погоди… Газанян?
– Девочка, я не скажу.
– Ты бы не стал стеснятся постыдной фамилии. Но не стерпел бы смешную. Уверена, что что-то очень смешное.
– Пусть так.
– Дураков? Ширинкин? Билайнер? Чмырюк? Зелибоба?
– Если это варианты на выбор, то давай остановимся на Зелибобе.
– Учти, я могу переименовать тебя в телефоне на него.
– А как я сейчас записан?
– Спортзал-тренер.
– Тогда лучше уж Зелибоба.
Мы ели. Наплевали на диеты и просто устроили себе гастрономические каникулы. Я готовила Тимуру завтрак, пока он еще спал, и пританцовывала босыми пятками по плитке под шипение жареных яиц и бекона. А потом, накинув фартук на голое тело, шла с подносом в спальню и нежно-нежно, целуя прозрачные с синими прожилками веки, будила своего Зелибобу. Как правило, после такого мы не сразу вспоминали про оставленную на тумбе еду. Он кормил меня с рук, рассказывая про блюда его детства. Я варила свой фирменный борщ – лучший афродизиак наших дней. Мы пропадали в уютных кофейнях, прятались в самом дальнем углу и делили на двоих что-то очень сладкое, что-то невероятно воздушное, обязательно со сливками, чтобы слизывать их с губ во время поцелуя.
– Ты хочешь еще детей?
– Пожалуй, нет.
– А внуков?
– Тимур, иди в жопу. Нет, стой, поцелуй меня еще раз, пожалуйста. – И потом, с замиранием сердца. – А ты хочешь детей? Ты ведь молодой мужчина, все может случиться.
– Не знаю. Я очень боюсь завести ребенка и уйти и оставить после себя только это.
– Что именно?
– Однушку в ипотеку, машину без пяти минут металлолом и кучу медалей, которые не факт что когда-нибудь достанут из коробки. Больше ничего и нет. Ни хорошей работы, ни перспектив, ни друзей. Только воспоминания, о том, что я когда-то был хорошим спортсменом.
– И я.
– Что?
– Еще есть я. И Гаврила. И моя бабушка. Будь ты более сообразительным, уже бы жил в роскошной трешке в центре и катал старушку на коляске.
– Ну, ты же не дала мне ее номер. Жестокая ты женщина.
И снова поцелуй.
Мы целовались. Нежно, при прощании, незаметно от других во время обеденных перерывов, мучительно долго, пока сидели в машине и не могли расстаться и невероятно, до спазмов внутри и трясущихся ног, пока любили
И я все равно не могла насытиться. Пыталась, но не могла наверстать за все годы одиночества, холода и не любви. Цеплялась за нежность, вязла в ней как муха в паутине – дрожа и не понимая, к чему это приведет. К добру ли? Или плакать мне на той самой кровати такими горькими, такими ядовитыми слезами, что одна их капля отравит все живое вокруг.
– Спасибо… спасибо… спасибо… - шептала я, глядя в черные омуты глаз. Бездонных, бескомпромиссных, бесстыжих.
– Твои пальчики такие вкусные, я еле держусь, чтобы не съесть тебя».
Он не шутил. На коже то и дело распускались нежно-розовые следы его страсти.
– Давай летом поедем на море»?
– Конечно, поедем.
И снова касания, снова нежность, снова что-то тонкое, почти неуловимое, но так похожее на любовь. Мы никогда не говорили о будущем. Вернее не так. Мы вели себя, будто нет ничего кроме этого самого будущего. Нет настоящего. Работы, детей, проблем, графика отпусков, в конце концов, который никак не выпадал на лето. И нет прошлого. С нашими семьями, с нашими болями, с обязательствами, которые мы должны выполнить для блага других.
Тимур сбрасывал все входящие звонки, обещая перезвонить маме и сестрам позже. Я каждое утро отвозила Томе в больницу суп и свежие тефтельки, а потом в течение дня писала короткие смс, но если честно, на этом все. Не говорила с Никитой, игнорировала родителей, забыла о подругах и даже не поздравила Римму с днем рождения. Она не злилась. Она все понимала.
А еще я забила на работу. И мир при этом не остановился. Человечество не вымерло, и даже никто из любимых пациентов не написал на меня жалобу в МинЗдрав. Кажется, им тоже нравился счастливый, вечно улыбающийся врач с непременно хорошими прогнозами.
– Умирать это не ко мне, - ответила я женщине кровотечением и мыслями, что это страшная болезнь на букву Р. Она пришла без записи, белая как бумага и в слезах, а вышла с вполне вменяемым диагнозом и улыбкой.
В перерывах Тимур срывался в больницу и таскал мне кофе, печеньки или просто себя.
Все вокруг кидали на нас косые взгляды, когда мы запирались в кабинете в те редкие минуты свободы.
– Я так устала работать, - пальцы погладили хрящик на его ухе, а потом опустились на плечи, а потом поднялись выше, пока он не поймал их и не остановил поцелуями.
Мне постоянно хотелось его трогать. Когда он рядом, у меня на виду, но не дает себя коснуться, это похоже на пытку.
– Не работай.
– Так, у тебя есть выигрышный билет в лотерею?
– Возможно, - уклончиво отвечал он.
– И что мы будем делать, если я уволюсь? – Думать об этом не хотелось. Но помечтать, представить, что тебя не держит больница, свёкр, родители, долг, известная, обязывающая фамилия и куча другой, навешенной сверху чепухи – так сладко, так приятно.
– Уедем в Питер. Возьмешь Тому, Никиту и поедем в Петербург.