Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
А чтобы получить желанный приз, можно и одну любопытную Настеньку с балкона скинуть.
А потому я молчу. И так же молча достаю телефон и включаю камеру. Как иронично: то, что началось с фильма, фильмом же и закончится. Те же ракурсы, те же стоны, даже комната… та же.
Направляю объектив на мужские туфли и жду, пока фокус ухватит их черные крокодильи носы. У хозяина большой задницы все остальное тоже не маленькое - Женины ботиночки на фоне его ласт кажутся просто кукольными.
Через пару секунд перевожу камеру с коридора в проем
Но даже при таких криках не хочу привлекать к себе внимание. Увеличиваю картинку, чтобы выхватить пятую точку Игоря и сметанно-белые пятки его пищалки. От уровня шума у меня начинает закладывать уши, но я почему-то не тороплюсь уходить. Черт знает, наверное, просто хочу насладиться этим шоу до конца.
Но ни торжества, ни счастья не испытываю, а вместо них во рту горчит и щиплет язык чувство разочарования.
Савранский, ты дебил! Только умственно отсталый может предать семью ради… этого. Ладно, не была я тебе любимой женой, так уж сложилось, но за годы брака я стала большим – другом, соратником, партнером, идейным вдохновителем, в конце концов.
И спустить все это ради одной смазливой мордашки и пары сладких стонов после пары секунд секса.
Идиот. Какой же ты идиот…
Ну не носила я кружевные стринги и не танцевала тебе на шесте, как эта, зато стояла на шухере, когда ты переел наших дачных слив и не добежал до туалете, а спрятался за гаражами у нас во дворе. И тащила на себе, когда у тебя защемило спину и ты, скрючившись креветкой, помирал на полу. И случись что, я бы тебя не бросила, кормила бы с ложечки и поддерживала так как умею. Пускай нелепо и грубо, зато до самого конца.
А ты… вот так…
Я никогда не смогу этого простить. Не любовницу на стороне, ее то как раз уже прощала и не горжусь этим. Но твое предательство….
И ударившая наотмашь карма по твоему плешивому темени меня вовсе не радует.
Горько все это. Гадко и горько.
Тихо, хотя можно уже не прятаться, я вышла из дома и спустилась во двор. Оттуда позвонила Кеше.
Сердце билось ровно, по одному удару на каждый телефонный гудок. На седьмом он ответил:
– Насть, срочно? Я тут в мыле весь, - и голос такой уставший, что на секунду стало его жалко.
– Позвони, пожалуйста, Жене и предупреди, что я заеду за вещами.
– Женя на работе.
– Да? Странно. А мне казалось, я увидела ее машину во дворе. Ну, ты все равно позвони, все-таки это ваша квартира, не хочу без приглашения хозяйки идти туда.
На другом конце тяжело дышат.
– Насть, тебя в клинике сегодня не ждать?
– Нет, Кеша, - качаю головой, - у меня три приема, придется раскидать их девчатам, справишься?
– Наверное. Или нет. Как будто все против меня, я просто еле держусь, веришь?
– Верю. Но Жене ты все-таки позвони.
И
Сажусь в машину, целую Томку в щеку, она смешно морщится, а затем вытирает ладонью лицо. Мой маленький колючий ежик. Но я не злюсь, впервые за долгие недели мне спокойно, что дочь рядом. Мы разговариваем ни о чем, обсуждаем ее одноклассников и сериалы, когда дверь в подъезд открывается и оттуда выходит… да собственно тот, на кого я и думала.
Игорь Глушнев, свой человечек и инвестор нашей клиники. А еще любовник Жени, манипулятор, хитрец и очевидно последняя скотина. Ну, да это уже не мое дело.
Потому что свое я уже сделала. Достала телефон и сняла последний, самый эффектный кадр нашего триллера – лицо Глушнева на экране выражало спокойствие и негу, потому что он еще ни о чем не догадывался…
А я уже знала, как уничтожу его, моего мужа и их любимую принцессу впридачу.
Глава 40
– И тогда я решила, что моя самая любимая страна Непал.
– Очень интересно. Любишь ты Непал, а отдыхать почему-то летаешь в Сочи и Римини, - пробурчала я и снова провела расческой по мокрым Томкиным волосам.
Она откисала в ванне не меньше часа, применяя тяжелую артиллерию в виде скрабов, пенок, гелей и прочей женской шушеры. В конце ванная комната пахла как хозяйственный магазин из моего детства – ярко и остро, почти до рези в глазах.
– Мама, а как я без своих вещей? – Дочь сонно вошкалась в нашей кровати, потому что идти в свою категорически отказалась.
– Ну, милая, ты же не всю комнату к папе перевезла, большинство твоих вещей осталось здесь, их и будешь носить, пока все не решится.
– Хорошо, - она крепко обхватила меня за талию. – Да и не было там ничего важного.
Пользуясь такой редкой покладистостью тем, как сильно Тома хочет спать, я перешла к самому важному. Вряд ли у дочки найдется запал, чтобы спорить:
– Тома, ты остаешься здесь.
– Конечно, остаюсь, - она поднимает на меня огромные черные глаза. С такими же черными кругами под ними. – Мы же решили, что я сплю с тобой.
– Ты не поняла, крошка. Ты в принципе остаешься здесь, в этом доме, со мной. Даже когда ты выздоровеешь окончательно, я не повезу тебя обратно. И, возможно, сейчас ты будешь против, но…
Не успела я выдать весь список аргументов, и только набрала в легкие воздух, как Тома сказала:
– Я не против. Здесь так здесь.
От удивления у меня даже открылся рот. Я с недоверием посмотрела на дочь, такую тихую, такую спокойную и на все согласную. Надеюсь, это не последствия кишечного гриппа и не пройдет, когда на Томкины щеки снова вернется румянец. Потому что у меня нет желания идти на второй раунд схватки с предпубертатным гоблином девяти лет.