Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
Ооо. Как Болезненно (нет). Когда Женечка только училась отвечать беззубым обидчикам во дворе, мы с Настей защищали черный пояс по семейным скандалам и оттачивали собственные зубы до состояния акульих. Так что девочка, ты ничего не знаешь, о «грязной игре».
Я хищно улыбнулся, брови против воли изогнулись вверх, делая мое лицо пугающим. Я часто пользовался такой маской на планерке, когда нужно было разнести оборзевших санитарок и вот, надел для Жени. У нас с ней премьера, так сказать.
– Это очень обидно слышать, ведь мы
Шах и мат, девочка. Учись, пока живой.
В комнате стало так тихо, что я мог слышать, как тараканы бегают под полом. Как расплачиваются внизу на кассе в Пятерочке за хлеб, а за три квартала от дома чей-то ребенок уронил мяч. А потом Женя прошипела:
– Не смей сравнивать меня с этой женщиной. Она старая, некрасивая, хабалистая…
– И она моя жена.
Что ж, с вкусной едой и женщиной вышла осечка, а вот беседа… беседа становилась интересной.
Я видел, как лицо Жени постепенно покрывается алыми пятнами. Сначала розовели небольшие участки кожи, но понемногу она вся стала походить на маленький, захиревший без солнца и поливки помидорчик. Такая она нравилась мне даже больше.
– Она твоя жена! А я тогда кто? Кто я тебе?! – Изо всех сил прокричала Женечка.
Меня забавляла эта истерика. Я уже чувствовал, как адреналин разгоняет кровь по венам, как зудят в предвкушении работы нервы, как тело наливается силой, а думать становится быстро и легко. Сейчас будет очень хорошая ссора, после которой меня ждет не менее шикарное примирение.
Так я думал до тех пор, пока не услышал за спиной пугающий голос.
– И правда, Аркадий. Кем тебе приходится эта очаровательная девушка, просвети старика…
Почувствовав неприятный холодок на коже и то, как затылок, шея и даже уши начинают краснеть, я обернулся – на пороге комнаты высилась долговязая фигура Савранского старшего.
Давид Ааронович в нашей семье величина постоянная, незыблемая. Как-то давно, лет пятнадцать назад мне привезли из Америки популярную книжонку в мягком переплете. Один журналист написал совершенно глупый, но продаваемый бестселлер про своего отца. Тот сквернословил, орал и всякий раз выдавал перлы, которые держали в напряжение и самого журналиста и его старших братьев.
Как сейчас помню, книга называлась «Пиздец!» - сказал отец.
Так вот, моему было не обязательно ругаться, чтобы все ходили у него по струнке. Достаточно одного слова, что уж, можно вообще не открывать рот, а просто изогнуть бровь вот так как сейчас и у меня, десятилетнего ребенка, начинало чесаться между лопаток.
Вот. Так. Как. Сейчас.
– Евгения, - по папиному голосу было не понять, в каком он настроении, и это превращало всю нашу жизнь в вечный ребус, - извините, что пришел к Вам дом вот так, без приглашения. Все-таки Вы здесь хозяйка.
Ничего незначащая фраза, но взгляд, которым отец пригвоздил Женечку к стене – о, от такого не скоро оправишься.
–
Отец только цокнул языком и вышел из нашей спальни. Я молча последовал за ним, ловя смутное ощущение дежавю. Все те же, все там же. Куда-то делась моя модная подсветка, а вместо нее освещение стало желтушно-болезненным, подсвечивая беспорядок на кухне. Стол, диван, отец и я. Не хватает дневника с двойкой и ремня в его руке. Хотя, судя по напряженной тишине в комнате, пороть меня все-таки будут.
Господи, какой бред, мне почти сорок, а я как маленький боюсь своего отца!
Усилием воли расправляю плечи и сажусь прямо напротив своего самого большого критика и самого недосягаемого образца для подражания. Ну что он мне сделает, в самом деле? Я его сын и имею право жить своей жизнью.
– Ты меня очень разочаровал, мой мальчик, - по голосу опять не разгадать, что на самом деле чувствует папа, будто он не человек, а механический робот.
– Дети часто разочаровывают своих родителей.
– Некоторые слишком часто, - бросил он вскользь и обратился к вошедшей Жене, - Евгения, вижу, вы готовили какой-то напиток? Угостите старика своим шедевром?
– Конечно! – расплылась в улыбке та.
И в следующую секунду я с ужасом наблюдаю, как моя женщина наливает буро-зеленое месиво в стакан отца. А ведь когда-то я имел наглость выговаривать Насте за то, что она накрыла для родственников скудный стол, или что жаркое в горшочках было жестковато. А теперь сижу и надеюсь, чтобы от этого смузи у Давида Аароновича не открылась диарея или не скакануло давление на нервной почве. Низко же я пал.
– Ммм, - отец облизал коричневые, будто измазанные глиной, губы, - свекольный. Люблю свеклу. Аркашина жена варит из запеченной свеклы изумительный борщ, не пробовали? – Бедная Женя только качнула головой. – Нет? Ну, как-нибудь попробуете, это фирменное Настино блюдо.
– Обязательно.
А вот Евгения еще пока не умела отключать эмоции как мой родитель. И голос ее выдавал слишком многое, гораздо больше, чем она бы сама хотела показать: непонимание, обиду, страх.
И как бы я не злился на Женю, как бы мы ни ругались, сейчас отец поступал низко. Савранские не разводятся, но любить то они могут?
– Думаю, Жене и мне неприятны эти сравнения с Настей. В следующий раз, когда ты придешь, заранее обговорив с нами время, мы сможем принять тебя, как полагается. С борщом, если уж ты так хочешь, и будет он не хуже, чем ты ел раньше. Сейчас же мы просто не ждали гостей.
С каждой фразой я чувствовал, как силы наполняют меня. С каждым словом голос мой звучал звонче и громче, а сам я выглядел увереннее. Или так мне просто казалось.
– Не уверен, что следующий раз будет, - отрезал отец.