Изнанка судьбы
Шрифт:
Элвин поднимает голову и морщится:
— Боги, Фран! Тебя что, не учили стучаться?!
— Почему ты сидишь в темноте?
Я уже привыкла к яркому свету магических ламп. При нем можно читать не хуже, чем днем. Но эту комнату освещает только одинокий масляный фонарь на столе рядом с магом.
— Фонит. Это же лаборатория, сеньорита, — говорит он так, будто это все объясняет.
— А что ты делаешь?
Он морщится и порывается спрятать под стол левую руку, отчего мое любопытство вспыхивает с утроенной силой.
— Уйди.
Ни за что
В три шага я преодолеваю расстояние до стола, пока маг неуклюже пытается натянуть перчатку.
— Ой…
— Ну да, — он отбрасывает перчатку в сторону и сует мне руку почти под нос, заставляя отшатнуться. — Попроси женщину, и она все сделает наперекор.
Я с отвращением разглядываю отростки лианы, торчащие в стыках медных пластин.
— Налюбовалась? — в его голосе нет злости, только усталость. — Теперь уходи!
Капля крови срывается с ладони и падает на пол. Элвин снова опускается в кресло, берет нож. В голос ругаясь, обрезает отросток у основания и швыряет в стоящий рядом таз к трем другим. Окровавленные, вяло подрагивающие, они похожи на отрубленные пальцы.
— Что это?! — от ужаса у меня получается говорить только шепотом.
— Подарочек из Роузхиллс. Не бойся, не заразно. Но смотрится мерзко, ага.
К горлу подкатывает тошнота. Я закрываю рот ладонью и с ужасом слежу, как он отрезает следующий отросток.
— Блевать — в тазик, — сквозь зубы говорит Элвин. — А лучше за дверью.
В другой ситуации я бы ужасно разозлилась на него за такие слова.
— Больно?
— А ты как думаешь, радость моя? — с тихим стуком в таз падает последний отросток. Маг откидывается в кресле и тяжело дышит. С его лица медленно сходит страдальческая гримаса, а я вдруг замечаю, какой у него измученный вид. Осунулся, темные круги под глазами.
И вдруг приходит желание поддержать его. Обнять, прижаться, поцеловать в плохо выбритую щеку, сказать, что все будет хорошо и что я в него верю…
— Это можно вылечить?
Он морщится, открывает глаза и медленно натягивает перчатку.
— Я не знаю, Фран. Нужно посоветоваться с Августой. Но я не могу сейчас уехать.
— Почему?
— Долг перед Исой. И я не хочу оставлять тебя одну.
Сочувствие испаряется мгновенно и безвозвратно. Ненавижу, когда мне делают благодеяния, о которых я не просила, а потом предъявляют, как счет к оплате.
— Вот только на меня не надо перекладывать! Я об этом не просила.
— Не просила, — Элвин пожимает плечами. — Это мое решение.
Он проводит рукой над тазом. Обрубки лианы вспыхивают и сгорают, оставив жирные хлопья пепла.
— Садись, — маг кивает на соседнее кресло, но я качаю головой. Отчего-то мне проще, когда он сидит, а я стою. Может, потому что тогда я смотрю на него сверху вниз?
— Сядь, я тебя не съем.
— Я не думаю, что ты меня съешь. Но я хотела спросить…
Было тому причиной заключенное перемирие или просто время пришло, но сегодня я впервые проснулась с воспоминанием.
Нет, обрывки
А это воспоминание было настоящим. В нем была летняя ночь, ласковое южное море у ног и молчание, разделенное на двоих. Мы шли вдоль берега, песок поскрипывал под ногами, забивался в туфли, пахло солью и водорослями. Проход меж скалами вывел в узкий грот. Где-то впереди, в бархатной темноте плескала вода о камень, а над головой мерцали крупные звезды.
Плащ, расстеленный на камне, вкус его губ, объятия… Искры от горящего без дров костра, уходящие в небо, брошенная одежда, море теплое, бесстыдно ласкающее обнаженную кожу. И другие ласки, еще более бесстыдные, жаркие. Разговоры и поцелуи до рассвета, соль на губах, розовая полоска над морем, дорога обратно — к домику на берегу.
Я знала, что Элвин не лгал, когда говорил о прошлом. Но одно дело знать, а совсем другое — понимать, чувствовать, верить.
Помнить.
Воспоминание пахло счастьем. В нем было столько простого и ясного счастья, что еще чуть-чуть, и я смогла бы его потрогать. Я лежала в кровати и всматривалась в вернувшийся осколок памяти снова и снова, пока не разрыдалась.
В то мгновение, кажется, отдала бы что угодно, включая душу, чтобы вернуть все забытое.
И я впервые задумалась: так ли ужасна моя новая жизнь? Впервые подумала, каково это — когда тебя забывает самый близкий человек. Пыталась представить, что меня навсегда забыл отец или Риккардо, но так и не смогла.
— …да, спросить.
Элвин кивает:
— Спрашивай.
— Ты правда меня любишь? — это звучит почти жалобно.
Он мягко улыбается:
— Думаешь, иначе я стал бы это терпеть?
И от спокойной грустной нежности, что звучит в его словах, мне вдруг становится невыносимо стыдно. Стыдно за истерики, споры, оскорбления, дерзости. За враждебность и желание подчинить, взять вверх, доказать что-то.
За то, что я его не люблю.
Не люблю? Ведь правда?!
— Прости. Я… я не знаю, что со мной происходит!
— Я вижу, — горячие пальцы ложатся поверх моих, чуть поглаживают и ласкают запястье.
— Скажи, — я перехожу на шепот. — А как у нас… все было?
— Хороший вопрос, сеньорита, — он задумывается. — В двух словах не расскажешь.
— Можно в трех.
— Тогда тебе все же придется сесть, — его улыбка становится хитрой. — И лучше — поближе. Потому что я собираюсь говорить очень тихо.
Я фыркаю и опускаюсь на подлокотник кресла:
— Так — достаточно близко?
— Сойдет, — он обнимает меня за талию, вынуждая придвинуться и положить руку ему на плечо. Надо бы возмутиться, но не хочу спорить. Устала с ним ссориться. — У нас все было по-разному. Одно время мы много путешествовали. Ты хотела увидеть мир, а я хотел его тебе показать.