Изобилие
Шрифт:
Оба понятых поспешно кивают. Конечно, все ясно. И смотрят на стол, где появляются сигареты, зажигалка, бумажник, кучка монет, измятый носовой платок.
Прапорщик перебирает предметы, тщательно изучает бумажник и пишет на листе бумаги, вслух диктуя себе:
– Бумажник кожаный, водительские права на имя Семашина Георгия Михайловича, деньги в размере… гм… ста двадцати рублей восьмидесяти семи копеек. Зажигалка одноразовая синего цвета, сигареты «Ява»…
– Да держи ты
– Нет там… ничего, – мямлит тот. – Так нельзя…
– Часы дай сниму.
– Нельзя.
– Щас ведь руку буду ломать!
– У-у, нельзя так…
– Поговори еще у меня.
Сержант снимает часы, кладет на стол.
– Часы черные, штамповка, – тут же записывает прапорщик, бегло оглядев их.
Егоров переминается с ноги на ногу, смотрит на свои часы. Ох, опаздывает… И зачем эти формальности? Понятые какие-то? Кто их будет искать, если у этого возникнут претензии, когда проспится? Да никто наверняка и внимания не обратит на опись, на адреса понятых. И в то же время Егоров словно бы поднимался, рос – почувствовал себя полезным, за что-то ответственным.
Сержант находит на шее у пьяного цепочку, хочет снять и ее.
Но пьяный не дает:
– Нельзя это…
– Да не дергайся! – милиционер готов потерять терпение. – Убери свои руки!
– Крестик не дам! – и задержанный повышает голос. – Нельзя!
– Я те покажу, что нельзя, что можно!
– Ладно, Саш, пускай будет на нем, – останавливает сослуживца прапорщик. – Так и пометим: «Цепочка с крестиком оставлена на шее». Всё?
– Вроде, – как бы даже расстроенно отвечает сержант, для верности похлопывая пьяного по одежде.
Тут появляются трое в бушлатах. Один – с автоматом и висящими на ремне наручниками.
– Кого забирать? – спрашивают бодро; Егорова колют их оценивающие взгляды.
– Погодите, сейчас понятых отпущу, – говорит прапорщик. – Распишитесь вот здесь, напротив галочек.
Мужичок с кислым лицом и Егоров черкают подписи в указанном месте.
– Спасибо, – прапорщик кивает, – вы свободны.
Сунув паспорт в карман, Егоров торопливо выходит из комнаты. За дверью – светлый, людный вестибюль станции «Цветной бульвар». Молоденький милиционер, что пригласил Егорова в понятые, стоит у мраморной стены, поигрывает дубинкой. Увидел Егорова, кивнул, слегка улыбнулся, и Егоров тоже кивнул и улыбнулся.
Предлагал же не брать ту, последнюю. Она и добила. Не запомнил, как дошли до метро, как расстались; быстро запутался в хитрых сплетениях метрополитеновских линий, то и дело засыпал, кое-как, почти в бессознании,
Пить закончили часов в девять, а сейчас метро пустое, в вагонах по два-три человека. Названия станций всё не те, не те… Где же его родной «Цветной бульвар»?
Преодолевая сонливость и одурь, Егоров старается понять, где он находится. Изучает схему метро, слушает объявления из динамика. Наконец понимает, с трудом переходит на другую ветку, дожидается поезда. Ну, теперь уже правильно, он едет домой. Чтоб опять не уснуть – стоит, держась за прохладную трубку поручня.
Хочется холодной водички, хочется в туалет. Ох, как хочется в туалет! Только б дотерпеть. Еще два перегона, а там пять минут ходьбы, и дома. Зря так, зря перепил. Что ж – удачный день: заказали в одной квартире менять разом ванну, унитаз и раковины. Ремонт делать капитальный. Заплатили щедрый аванс. И ребята, само собой, не удержались, взяли водки. Сначала три бутылки на четверых, потом еще две. И надо было завязывать, разбежаться. А вот решили еще одну, на посошок. Эта как раз и добила.
– Станция «Цветной бульвар», – объявил симпатичный женский голос.
Наконец-то! Его родимая!
Створки дверей разлепились, Егоров выскакивает из вагона. Скорее, скорее! К эскалатору. Карабкается вверх, два раза чуть не опрокинулся, потеряв равновесие. Но – добрался. Почувствовал свежий воздух близкой улицы.
И тут Егорова уже поджидают. Наверное, дежурная по эскалатору сообщила снизу. Без лишних объяснений заворачивают к неприметной двери, над которой знакомый бело-синий плафон с надписью.
– Да я… вот здесь вот… ж-живу, – выдавливает Егоров. – Мне… в туалет…
– Шагай давай, – устало подталкивают его концом дубинки.
Егорову вспоминается утро, его роспись в бланке, ощущение значимости, улыбка молодого ефрейтора.
– Я ж… да я – понятой!
Тот, что ведет его, усмехается:
– А я – в курсе? – испанский летчик. Не брыкайся, слушай, шагай живее.
1998 г.
Танцы
Мы торчим на крыльце клуба, курим. Через открытую дверь слышится какой-то техняк, и там вваливают городские. Нам же катит другой музон.
– Кто там сёдня? – спрашивает подошедший только что Сергулек.
– Ленка, Катька, Маринка, Элька-дачница, – перечисляет не спеша Лёхан (ему, видать, не в лом базарить). – Еще эта, как ее?.. А, хрен с ней. Еще Аленка, Юлька…
– Юльку я забил, – предупреждаю.