Изобретение велосипеда
Шрифт:
Раздался стук. Вошли Алла Степановна и Толик Ифигенин — тщательно причёсанный, с лакированным кожаным портфелем в руке.
— Разрешите поприсутствовать? — спросила Алла Степановна.
— Кто за то, чтобы разрешить присутствовать на нашем комсомольском собрании Алле Степановне Ходиной и Анатолию Ифигенину? — строго спросил из президиума Женя Константинов.
— Небольшая поправка, — вмешался Толик. — Во-первых, собрание открытое, так что голосовать необязательно. Алла Степановна задала вопрос из вежливости. Во-вторых…
— Раз собрание открытое, нечего опаздывать! — неожиданно начал упорствовать Женя. — Давайте голосовать! Кто за то, чтобы разрешить?
— Хорошо, хорошо, голосуйте, — пожал плечами
Проголосовали.
Толик занял место Нины Парфёновой, а Алла Степановна села рядом с Александром Петровичем. От Аллы Степановны пахло духами, пудрой, лаком для волос, немножко табаком, выглядела она очень хорошо — румяная, с распущенными каштановыми волосами, было в её облике нечто легкомысленно-опереточное, не увязывающееся со стандартным представлением об учительнице. Где очки? Где строгий взгляд? Казалось, оставила Алла Степановна за дверью корзину с голубыми фиалками, прикрыв её смешной шляпой с накрахмаленным бантиком. Алла Степановна и Александр Петрович посмотрели друг на друга, сделали попытку улыбнуться, но потом разом засмущались. Алла Степановна стала с преувеличенной энергией рыться в своей сумочке, а Александр Петрович заинтересованно листать записную книжку, которая была в данный момент ему совершенно не нужна. Александр Петрович вдруг почувствовал, что краснеет. Всё это были какие-то милые, но давно забытые эмоции. Александр Петрович удивился.
— Что дальше будем делать? Леннер пусть выступит или как?
Лёша толкнул сидящего за столом президиума Женю Константинова.
— Предлагаю предоставить слово комсомолке Леннер! — сказал Женя.
— А можно я потом? — спросила Инна. — Я ещё в готова…
— Тогда предоставим слово товарищу из райкома! — сказал Женя.
— Странно мне, — поднялся Толик. — Странно мне присутствовать на таком собрании… Я не понимаю, где я? Не говорю о соблюдении уставной формы собрания — это не главное, говорю о вас! Что за кривляния? Что за смешки? Вы же не дети! Будто не знаете, зачем вы здесь собрались?
— А действительно, зачем? — спросил Костя Благовещенский.
— Почему ты меня перебиваешь? — возмутился Толик.
— Не знаю, — задумчиво ответил Костя. — Наверное, защищаю честь класса. Нельзя же на нас так орать.
— Если вы сейчас же не прекратите эти глупые выходки, я уйду с собрания и напишу докладную в райком!
— А я позову директора! — добавила Сусанна Андреевна. — Он, кстати, ещё не ушёл…
Напоминание о директоре успокаивающе подействовало на разгорячённые головы. Стало тихо. Толик нервно поправил галстук.
— Можно я выступлю? — спросил Костя Благовещенский.
Толик Ифигенин покачал головой и выразительно посмотрел на Александра Петровича. Александр Петрович сделал вид, что не заметил этого зовущего к совместному негодованию взгляда.
— Вот сидим мы здесь, — начал Костя, — и всё ждём, когда же начнётся настоящий серьёзный разговор о нашем отношении к школе, о том, что нельзя обманывать учителей и родителей и прогуливать тоже нельзя… Но не начнётся этот разговор, вот в чём беда! Я могу объяснить почему. Прогуливать нельзя, обманывать нельзя — это истины, известные всем с первого класса, не требующие доказательств. То есть аксиомы. Условия, во многом определяющие наше существование на данном этапе. Назовём условно этот этап «школа». Можно повторять эти истины тихим голосом, как это делает Сусанна Андреевна, за что большое ей спасибо, а можно кричать их в рупор, стуча себя в грудь и смахивая негодующую слезу, как это намерен делать сегодня уважаемый товарищ Ифигенин. Но в любом случае говорить об этом скучно… Скажите мне, — обратился Костя к классу, — кто из вас ни разу не прогуливал?
— Я! — поднял руку Женя Константинов.
Все хмыкнули.
— Все, значит, прогуливали, — сказал Костя. — Так почему же вы должны
— Договорился до чего! — удивилась Сусанна Андреевна. — Сядь лучше, Костя!
— Костя у нас добрый христианин, — сказала Таня Соловьёва. — Помните, как Христос защищал блудницу?
— Блудница — это, по-видимому, я? — повернулась к Тане Инна.
— Я этого не говорила, — ответила Таня. — Просто много ты о себе, Инночка, думаешь. И защитников у тебя целый класс. Личико надо было хоть смиренное сделать, а то сидишь, нос воротишь. Противно!
— На собрании мы или на базаре? — посмотрел на Таню Костя Благовещенский. — Успокойся, Таня. Шоколадку лучше съешь…
— Когда надо будет, тогда и съем! — ответила Таня. — Я на диете не сижу и ангела из себя не строю!
— А кто из себя ангела строит? — повернулась к ней Инна.
— Ты строишь! — ответила Таня. — За любовь она видите ли, страдать собралась, мы, негодяи такие, обсуждать её должны! Да кому ты нужна!
— Товарищи комсомольцы! — сказала с укором Сусанна Андреевна. — Вам не кажется, что мы существенно отклонились от повестки собрания? Давайте ближе к делу…
— А мы и так ближе некуда, — ответил Костя Благовещенский. — Вы меня, Сусанна Андреевна, перебили, а я ещё хотел сказать, что подобные собрания позволяют запросто сводить счёты. Понимаете…
— Какой! А? — хлопнула Таня рукой по столу. — Это я здесь свожу счёты? Да я вообще сейчас отсюда уйду.
Костя вздохнул и сел.
— Извини, Таня, — сказал он.
— Второй раз предлагаю предоставить слово комсомолке Леннер! — проговорил из президиума Женя Константинов и помахал в воздухе карандашом, что, по-видимому, должно было означать требовательный стук по воображаемому графину. — Кто за это предложение?
Инна встала.
— Я каюсь, — грустно сказала Инна, и сразу в классе стало тихо. — Каюсь, что из-за меня сидят здесь люди, портят себе нервы. Я ни от чего не отказываюсь. Да, три дня прогуляла. В тот день с утра дождь шёл, настроение паршивое, а первый урок — физкультура. Около «Даров природы» Костю встретила. Думала, часок погуляем, а вон как вышло. Теперь уже ничего не поправишь. Накажите меня, как считаете нужным. Чего ещё говорить? — Инна поправила волосы. — Могу, конечно, пообещать, что больше прогуливать не буду. Хотя всего-то три недели учиться осталось. А раньше я совсем не прогуливала… — Инна улыбнулась.
— А теперь, позвольте, я скажу!.. — решительно поднялся Толик Ифигенин. — Я недолго… — Он зачем-то снял с руки часы и переложил их в ладонь. — Мы сейчас прослушали два выступления, — сказал Толик. — Одно свелось к вопросу: «А кто вы здесь такие, чтобы меня наказывать?», другое к просьбе: «Наказывайте побыстрей только хватит ломать комедию!»
Класс зашумел.
Толик поднял вверх руку.
— Во всяком случае, я понял так. — Толик некоторое время внимательно смотрел, как бежит по циферблату красная секундная стрелка. — Что ж, если честно, я ничего другого и не ожидал услышать. И отношения класса иного к этим высказываниям не ожидал. Почему? Да потому, что нет у вас настоящего коллектива! Вам в лицо ваши же товарищи говорят обидные вещи, а вы и ухом не ведёте! Значит, вы не уважаете друг друга. И школу и любите, и учителей! И вот результат! Вы молчите на комсомольском собрании. Ни слова не говорите ни в защиту, ни в осуждение Благовещенского и Леннер, хотя, я уверен, между собой вы им косточки, ох, как перемыли!