Изоляция. История болезни
Шрифт:
Клэр обычно не реагировала на это грубое вмешательство в её частные владения. Но сегодня девушка спала беспокойно, ей снился поезд, ожидающий отправки. Клэр сидела в вагоне, равнодушно глядя в окно. На перроне было много людей, они были в лохмотьях, грязные, худые и обессиленные. Многие падали и умирали прямо у неё на глазах. Она ничем не могла им помочь. Даже не пыталась. Просто смотрела на протянутые руки, умоляющие глаза и разбитые детские коленки. Поезд тронулся, унося с собой Клэр. Толпа устремилась за вагоном, одна женщина бросила на землю грудного ребёнка, постаравшись зацепиться за кусок железа, и упала на рельсы. Клэр явственно слышала хруст костей, или ей показалось? Ребёнка никто не поднял. Он так и остался
Клэр сползла с кровати, направилась в душ, чтобы смыть отвратительный сон. После закуталась в плед – живя одна, домашней одеждой девушка пренебрегала, предпочитая полотенца и мягкие акриловые одеяльца, – подняла с пола газету и отправилась на кухню. Пока готовился кофе, она уже совсем пришла в себя. Налила огромную кружку бодрящего напитка, щедро добавила молока и открыла газету.
Ровно в 8:00 позвонил Ирмо, директор музея. Клэр уже закончила уборку, остался только пылесос. Она не могла шуметь, оберегая сон соседей.
– Знаю, ты живёшь одна, Клаара.
– Зовите меня Клэр, пожалуйста.
– Как тебе будет угодно. Так вот, государство предлагает работникам культуры, оставшимся без занятия и зарплаты, потрудиться в больницах или домах престарелых. Я помню, ты училась на медсестру, но не закончила. Возможно, твои знания пригодятся. Оплату будешь получать по музейным ставкам. Работать – куда поставят. Что скажешь? – несмотря на этот вопрос, было ясно: он уже заранее уверен в положительном ответе.
– Согласна. Спасибо, – поблагодарила Клэр. Из утренней газеты она уже знала, что в больницах нужны дополнительные рабочие руки. Столичный регион закрыли на карантин, мест в госпиталях тоже не хватало. Больных стали доставлять в другие, менее населённые города. Ещё до звонка Ирмо девушка решила пойти добровольцем и помочь тем, кого равнодушно оставила умирать в своём ночном видении.
Короткий инструктаж и обучение-практика на новом рабочем месте заняли всего два дня. Её взяли помощником санитарки. В обязанности входило быть на подхвате: подносить чашки и утки, выносить мусор и экскременты, переворачивать стариков, помогать с мытьём и кормлением. Всех с медицинским образованием отправили в больницу, к тяжёлым больным. Старики остались без ассистентов и заботливых рук.
Клэр училась в медицинском только два года. В довирусное время для того, чтобы быть сиделкой, требовалось четыре, на медсестру ей следовало учиться шесть лет. Но некоторые знания остались, это было ценно сейчас. Девушке пообещали, что переведут чуть позже на должность повыше, но уже сегодня нужно было с чего-то начинать.
Клэр не жаловалась на тяжёлый труд. Ей было сложно морально. Каждая смена начиналась с получасовой передачи дел – обсуждений, кто сегодня сколько таблеток принял, сколько раз сходил под себя и сколько плакал. Некоторые старички были уже совсем выжившими из ума, путались, не помнили имени, места. Зато были активны физически. Других старость и болезни приковали к кроватям и креслам-каталкам. Но злая шутка судьбы – они оставались в полном рассудке и с грустью старались принять положение дел.
Основные жалобы в бабкином доме, как прозвала его Клэр, были простыми и понятными каждому, а ещё неизбежными и оттого более страшными: боль, недомогание, ломота в костях, несварение желудка, давление, мигрени. Случались ссоры между стариками. Зависть к молодым и злость на весь мир, что поселилась в людях вместе с осознанием старости, беспомощности и бесполезности, делали их склочными, сварливыми и вечно недовольными. Неудобная резинка на носках, до которых без помощи постороннего уже не дотянуться, книги, в которых не разглядеть букв, разбитая статуэтка – подарок покойного мужа, что выпала из скрюченных дрожащих пальцев. Даже неспособность пользоваться телефоном выводила их из себя: они просто не попадали в кнопки и не
О, от этого многие плакали. Завидовали счастливцам, которых до карантина посещали дети и внуки. Объявляли таким «семейным» бойкот и развозили грязные сплетни. Почтальонов караулили у ящиков, одаривали имбирным печеньем и мятными карамельками, даже старались дать взятку деньгами – чтобы только донёс письмо или открытку, не потерял, не забыл.
Бабули не бедствовали, хорошая пенсия переводилась на счёт организации, и обитателям дома престарелых обеспечивали достойную жизнь. У них были двухкомнатные квартирки с собственной кухней, сюда они забирали из бывших домов любимые вещи, привычную мебель, одежду, бигуди и фотографии. Фотоальбомы как резервуары памяти скрывали под обложкой самых близких, детство, молодость – всю жизнь.
Карантин внёс коррективы: родных к старичкам больше не пускали и выходить запрещали – они были в группе риска. Самой молодой бабушке Пяйви было 78 лет. От этого они стали плакать больше и чаще, а расход успокоительных увеличился почти вдвое.
Каждое утро Клэр начинала с подъёма подопечных. Нужно было разбудить, убедить в том, что начался новый день и нужно жить. Это было самое сложное. Многие отказывались просыпаться, расставаться с близкими, которых видели во сне. Другие спросонья не могли вспомнить даже своего имени. После подъёма – смена простыней, часто описанных. Утренний туалет, подмывание, вылавливание челюстей из стаканов и водворение их на место. Расчёсывание и укладка волос, стрижка ногтей – бабули страшно себя царапали, нанесение жирного крема на всё тело – без этого ни одна не желала одеваться, старая кожа была сухой и чесалась от одежды. Выбор наряда, колготки, платья, иногда даже помада и румяна – женщины оставались женщинами. С мужчинами было проще: они как-то по-солдатски приноровились к новой жизни, были послушны и скромны в требованиях. На деле многие из них действительно прошли несколько войн и видели времена похуже.
Старичков кормили от души в общей столовой. Трижды в день Клэр привозила тех, кто был на креслах-каталках, и устраивала их за столиками. Затем помогала спуститься тем, кто ещё передвигался сам на роллах – удобной каталке на колёсах, напоминающей устойчивый самокат. Многие уже не могли обойтись без помощи. Некоторые бабули просыпались не в духе и заказывали еду к себе в квартиры. А те, кто собрались, начинали галдеть, словно первоклассники в школьной столовой.
Клэр и её коллеги разносили еду, терпели капризы и выполняли просьбы. Одна пила только пиво, другая не переносила горбушки хлеба, третья ненавидела куриный бульон. Стоило ошибиться – тарелка горячего супа летела на пол, обдавая ароматными брызгами всё вокруг. Чем старше становятся люди, тем больше они возвращаются в детство, к истокам. Так, рассердившийся за столом годовалый малыш швыряет первые «взрослые» блюда на пол. Клэр быстро изучила вкусы каждого из подопечных, даже завела особую тетрадочку. Кроме пищевых пристрастий, она вносила туда воспоминания, факты из жизни, имена детей, внуков и котов. Каждая из бабуль была уверена, что Клэр здесь только для неё, и потому часто они рассказывали о личном, ведя негласную борьбу за внимание персонала.
У них оставались деньги на регулярные посещения парикмахера, доставку продуктов и подарки внукам. До карантина их вывозили на прогулки, по четвергам устраивали хор, просмотр фильмов или даже танцы. Кто танцевать не мог – глядел из колясок и аплодировал. Дедов, как водится, было намного меньше.
– Как на войне, – вздыхала роува Мирка. Это почтительное обращение к дамам пришло в Финляндию из протогерманского языка – от «фроува», превратившегося в знакомое немецкое «фрау».
А в воскресенье была сауна.